Домочадец - Сергей Юрьевич Миронов
Глава 12
Итак, мне предстояло прочесть письмо господина Лауша, адресованное мне лично. Со странным волнением, будто я был заранее чем-то обязан неизвестному отправителю, вскрывал я пухлый конверт с зубчатой наклейкой Luftpost, ожидая, что из него разлетятся листки, усыпанные нелицеприятными обращениями в мой адрес. Отчасти этот гротескный, если не бредовый образ породили постоянные мысли о бурной деятельности моих недоброжелателей из соседнего дома. Однако, как выяснилось, господин Лауш не испытывал ко мне вражды. В его цели входило просветить меня по некоторым вопросам, важность которых была для меня очевидной.
Из конверта действительно с мягким трепетным шуршанием высыпались на стол и друг за другом прокатились по гладкой клеёнчатой салфетке с десяток отменного качества лоснящихся фотографий. И блистали на них весьма близкие и дорогие мне люди. Но как и на фоне каких интерьеров они позировали фотографу! Оказывается, господин Лауш имел доступ к тайнам дивногорского особняка и владел заманчивыми фотофактами из жизни его весёлых гостей. Здесь напрашивался простой логичный вопрос. Зачем понадобилось ему знакомить меня с пикантными подробностями этой фотосессии? Его письмо, написанное фиолетовыми чернилами на мелованной бумаге, пахнущей женскими духами, содержало разъяснения на этот счёт.
Передо мной лежали двенадцать фотографий. Расчёт Лауша на мою обострённую впечатлительность не сработал – я спокойно отнёсся к фигурантам фотопроекта. Стэлла, Анжела (?!) и тот самый губастый юнец, неизменно сопровождающий мою нервную соседку на пляж, предстали передо мной в весьма откровенных постельных нарядах и фривольных позах, располагающих к проявлению динамичных симпатий друг к другу на обширном диване из зала, где я сейчас сидел и пять минут назад чуть не уснул. Но теперь мне было не до сна. Передо мной Стэлла, облачённая в розовый купальник с сердцевидным вырезом на смуглом животе, сидела в обнимку со своим ошарашенным ухажёром. Рядом пристроилась Анжела. Что значил для меня этот кадр? Точнее, что имел в виду господин Лауш, посылая мне эту улыбчивую полуголую троицу? Он хотел документально подтвердить факт увлечённости Стэллы этим недоразвитым сорванцом, вовлекшим в кадр и мою свободолюбивую мать. Но сердце моё не дрогнуло – Стэлла давно была принесена в жертву искусству и если и выполняла роль гиперреалистичной соблазнительницы, то успехи её на этом чувствительном поприще были весьма скромны, и меня нередко посещали приступы длительного отвращения отснятыми на видеокамеру кадрами, и я падал ниц перед самым невзрачным своим живописным творением. Снимки Анжелы, одетой из всей троицы наиболее консервативно, если выражение это вообще было здесь уместно, вызывали во мне заторможенную реакцию недоразвитого ребёнка на нижнее бельё своей матери, которое я обнаружил не на полке в шкафу, а беспрепятственно увидел на её крепком, переживающем вторую молодость теле. Этот жёсткий факт, насильно подсунутый господином Лаушем, имел каверзную подоплёку и был рассчитан на убойную силу сочной неоспоримой документалистики, носившей неприкрытый провокационный характер.
Это были не порноснимки. И уж, конечно, в реальности на съёмки ушла не одна фотоплёнка. Господин Лауш, видимо, выбрал наиболее красноречивые свидетельства напряжённой творческой жизни посетителей особняка Шмитца. Холодный расчёт специалиста по рекламной фотографии позволил ему отобрать наиболее яркие в смысле групповой композиции снимки. Хотя вскоре я понял, что его выбор был обусловлен иными целями.
Чувствовалось, что с нашими героями поработал профессиональный фотограф. Иначе откуда у неповоротливого приятеля Стэллы, затонированного по пояс под «кофе с молоком», затеплился безумный, восторженный огонёк в осоловелых от собственной значимости глазах и рот приоткрылся с затаённым лживым вызовом противоположному полу, которому в лице Анжелы и Стэллы объектив фотографа приказал бояться и в то же время желать, как прилипчивую популярную жвачку, худощавого юношу, опершегося острым локтем о перила лестницы, ведущей на второй этаж. Приятель Стэллы рекламировал весьма странные треугольного покроя плавки. Эта пикантная вещица, плоско сидевшая на его впалом животе, была как бы неброской нелепостью, случайно задержавшейся на его поджаренных солнцем ягодицах.
Следом мой взгляд привлекла Стэлла. Она продолжала тему беззастенчивой эксплуатации лестницы в рекламных целях. Волей фотографа её занесло на верхние ступени, где, изображая готовность вприпрыжку сбежать вниз, она застыла в приземистой позе, имитирующей старт бегуна на средние и длинные дистанции. Всё это было затеяно ради показа новой легкоатлетической формы, похожей на обыкновенный купальник. Но какова была сама спортсменка! Впервые, хоть и документально, она предстала передо мной в потугах добиться сосредоточенности злобного, страстного взгляда, устремлённого к метке вымышленного финиша. В надуманной целеустремлённости ей тоже нельзя было отказать, как, впрочем, и в желании попасть в западный рекламный проспект. Мне слабо верилось в то, что эта съёмка была отборочной (как принято сейчас «костляво» выражаться, кастинговой). Вальтер был не тем человеком, чтобы попусту тратить время задействованных в съёмках людей и деньги на профессионального фотографа. Все эти выкрутасы перед камерой имели чёткую практическую направленность: разместить в немецкой рекламной периодике отснятый в Дивногорске материал на выгодных для самодеятельных моделей условиях.
Но наиболее значимыми были для меня фотографии Анжелы. Во-первых, они фиксировали факт её пребывания в доме Вальтера, о чём я только догадывался; во-вторых, я увидел свою мать в абсолютно неожиданных образах и одеяниях. Анжеле подобрали роль задумчивой сентиментальной дамы. Её грустный доверчивый взгляд говорил о пережитых душевных драмах, что вполне соответствовало истине. И потому мне показалось, что этот несчастный образ дался ей легко и она естественно получилась и в летних облегающих кофточках, и в лёгком красном свингере с синим зонтом в белых примитивных облаках. В этом глянцевом, словно обильно орошённом дождём плаще, она стояла у этажерки с домашними цветами и указательным пальцем держалась за дужку модных очков (стёкла – плавный переход от тёмно-синего к голубому).
На других фотографиях Анжеле отводились менее выразительные роли, скорее,
