Кинокефал - Ольга Сураоса
– Сколько тебе лет? – улыбнулся я, глядя на её беспечную замурованную мордашку. Вопрос сам собой сорвался с языка, прежде чем я осознал его бестактность. Спросить у девушки, еще и малознакомой, ее возраст – немыслимо! Лучше бы спросил про маску… Но, прежде чем я окончательно стушевался, Дорианна ответила:
– Я не знаю даты своего появления и не веду отсчёта времени, поэтому не могу тебе ответить.
– Как не ведёшь? Почему?
– А для чего?
– Ну как… – я начал подбирать слова, чтобы донести простую истину. – Чтобы знать распорядок своих дел, встреч. – Подумав, добавил: – Знать время сбора урожая, в конце концов.
– Когда урожай зреет, это видно без даты, – пожала плечами Дорианна. – А что до встреч и дел, если есть такая надобность, то этим следует заниматься в ближайшее время, зачем откладывать?
Её упрямая наивность сбивала с толку.
– Ты одна так считаешь или вы все здесь часов не наблюдаете? – усмехнулся я, обведя ладонью папоротниковые заросли.
– Нет, – покачала головой девушка, – там, дома, никто не ведёт календарей, как у вас, в Каллиопе.
Наконец я услышал нечто о других аланитах.
– Твой дом это – погост?
Дорианна как-то странно посмотрела на меня, округлив и без того большие зелёные глаза.
– Что ты имеешь ввиду?
– В твоем погосте много жителей? – перефразировал я.
– А что ты подразумеваешь под погостом? – переспросила она.
– Там, где стоят дома, работают, спят, едят… – я развёл руками пытаясь объяснить очередную банальщину, – в общем, место, где живут жители. Мы же говорим с тобой на одном языке, почему ты не знаешь таких элементарных вещей?
– У нас это место называется город, – почти прошептала Дорианна. – А там, где жители спят вечным сном – погост.
По коже пробежал холодок, а шерсть на загривке неприятно вздыбилась.
– Как у вас всё шиворот-навыворот, – проворчал я, – неправильно.
– Ну почему, может, это у вас всё иначе, чем надо, – не согласилась Дорианна. – Как например и с этим Квикверном.
Я навострил уши, Дорианна продолжала:
– Квикверн – это такая станция, контролирующая водоотведение внешнего океана – Анулюс и внутреннего – Пунктум. Благодаря их энергии светит Солнце, сияют звезды и в Каллиопе, и на других землях, кроме Алании, сменяется температурный режим. Сам Квикверн находится за внешним океаном во льдах, и для его обслуживания нужны вы, кинокефалы.
– Бред какой-то.
Моя кровь забурлила словно Белая река.
– Что тебе кажется бредом? – спросила она, заглядывая мне в глаза.
– Да всё. Как солнце, океаны, звёзды могут быть подконтрольны какой-то рукотворной станции? Это же природные явления!
– То есть они чётко функционируют сами по себе?
– Ну, этому есть своё научное объяснение, – запнулся я на полуслове. На этот раз слов не доставало, и описать то, что я сам неотчётливо представлял, не получалось, – всё работает силами природы. Уже давно всё доказано, я просто тебе этого не объясню.
Ухватившись руками за каменный край, Дорианна поводила пальцами ног по воде.
– То, что нельзя разъяснить простыми словами, едва ли будет истиной. Зачем усложнять, если всё элементарно?
Я промолчал. Рассказ Дорианны был абсурдней моего плена. Абсурдней моей маленькой жизни в Штрумфе. Всё действительно было просто и очень понятно. До того, как я уехал. Мерная тягучая жизнь с постоянным пересчётом календарных дней – от выходных до выходных, от зарплаты до зарплаты, от отпуска к отпуску. Насчёт календаря в речах Дорианны и правда есть суть – к чёрту такую жизнь. Тогда, может, есть смысл и в её рассказе?
Я пригладил виски и тоже опустил руки на холодный камень.
– А зачем для обслуживания этой станции нужны именно кинокефалы? И почему в ящике, через волны Смород?
– Этого я не знаю, – грустно ответила она, – никто у нас не знает.
Я вновь посмотрел на её чуть вытянутую маску, на серебристые кончики ушей.
– А почему ты живешь здесь одна, а не в вашем по… в вашем городе, – я таки вспомнил незнакомое слово.
– Я здесь по кону маяка. Помогаю выжившим из ящика Квикверна, тем, кто нуждается в помощи.
– Что значит кон?
Я внимательно смотрел на Дорианну. За бортами маски, она этого не видела.
– Это согласие. Маска – обязательство этого кона, потому я не снимаю её.
– Какое жесткое обязательство.
– Это не навсегда.
Дорианна повернулась ко мне, и я почему-то отвёл взгляд в сторону. Волны, бьющиеся о выступающие валуны, напомнили о страшной тряске в ящике.
– И многим ты помогла?
– Ты первый.
Стало грустно. Вспомнился Тот, Мико, Марек и Риджбек, имя которого я так и не узнал. Неужели никто из них не спасся? Неужели все попали на эту станцию Квикверн? И если они там, то насколько долго их пребывание на ней?
– Ты переживаешь?
– Да, – не стал кривить душой. – Я переживаю за друга и за знакомых. Мы вместе угодили в переплёт. Я выбрался, а они…
Неожиданно впервые за долгое время стало трудно дышать, а ком внутри ужасающе разросся, разрывая на части грудную клетку. Дорианна, подсев поближе, обняла меня за плечи, прислонившись к моему плечу. Она не произнесла ни одного слова утешения, однако мне стало легче. Тепло её тела действовало успокаивающе, и ком вскоре распался и исчез. Вспомнилось обещание, данное Дорианне, рассказать о себе, что, собственно, я тут же и осуществил, начиная с жизни в Штрумфе и заканчивая сном в ящике. Дорианна слушала внимательно, крайне редко задавая уточняющие вопросы. Было видно, что многие моменты из моей жизни были ей совершенно непонятны, а некоторые даже вызвали в ней ужас, как например – зачистка собак. Когда же я рассказал, что выпустил собак и уехал, Дорианна как-то расслабилась, и я почувствовал, в каком напряжении пребывали её мышцы. После того, как рассказ мой дошёл до первого плена и кровавой деревушки, ноты моего голоса сделались хриплыми и какими-то неживыми. Совесть съедала меня целиком, и было страшно, что бесчувственным кинокефалом, оставшимся стоять у двери сарая, был я. Опустить этот момент в повествовании я не мог. Было стыдно смотреть в глаза Дорианны, впрочем, она сама отвела взгляд, уставившись в мутную воду. Тут яркая мысль посетила мою дурную голову: а достоин ли я, собственно, быть? Зачем созданию усердно цепляться за жизнь, если оно ничего в ней не представляет? Почему любая запятнанная, однако длинная жизнь, считается предпочтительней краткого мига с чистой совестью?
Сделанные выводы ослепили, поразив в самое сердце, и я замер, прервав свой рассказ. Ладонь Дорианны легла поверх моей руки, обдав теплом, заставила очнуться.
– Что было дальше? – тихо спросила она.
– Дальше… – я выдохнул. – Дальше я очнулся в телеге – меня везли одного. Что случилось с профессором и с Мико, я уже не знаю. Те двое, что управляли телегой, затащили меня в захудалую лачугу, затем приехал третий и избил меня до беспамятства, лишив и зрения, и чутья.
Дорианна, вздрогнув, посмотрела на меня.
– Так вот что случилось с твоим глазом, – с грустью сказала она, – ты им совсем не видишь?
– Сплошная чернота, – подтвердил я.
– И чутьё… совсем не различаешь запахов?
– Абсолютно.
Дорианна сжала пальцы на моей ладони.
– Значит, тебе действительно жаль.
– В каком смысле?
– Ты поставил себя виновником за происшедшее, и кара настигла тебя незамедлительно. Так случается, когда ты искренне сожалеешь и сильно себя винишь.
Мои холодные ладони вспотели.
– Ты имеешь ввиду, что если бы я себя не сильно винил, то не получил бы таких ранений?
– Мы сами выставляем цену своих ошибок, просто этого не осознаём.
– Значит, бездушные скоты ничего не платят?
– Нет, – Дорианна отрицательно покачала головой, – нет, они тоже платят. Однако цену за свои проступки ставят не они, так как им незнакомо чувство вины.
– А кто выставляет тогда эту самую цену?
– На это у меня нет ответа. Я
