Сильвия - Майтрейи Карнур
Может быть, она занята? Он проверил ее ленту в «Фейсбуке»[31] и увидел, что за последние двенадцать часов там появилось четыре поста: новое стихотворение, фотография зевающего кота, эмоциональное осуждение регрессивного высказывания политического лидера и шутка (Avant-garde: глубина фильма зависит от умения зрителя копать #ФестивальКиноИндии), набравшая двадцать три «вау», сорок семь «ха-ха», восемь «сердечек», двенадцать лайков, которой поделились девять раз. Нет, она была онлайн и активна. Значит, все-таки безразличие. Это было напоминание о пустоте, которую он по собственному желанию игнорировал. Возможно, радость, которую он ощущал в ее сообщениях к нему, была плодом его воображения; возможно, это было не более чем благожелательное отношение к незнакомцам – ко всем без разбора? Возможно, она не выделяла его среди других незнакомцев. Да и с чего бы? Должно быть, десятки людей ежедневно обращаются к ней за творческим советом. Его почтовый ящик, который он проверял каждые пять минут, оставался таким же пустым, как и сорок восемь часов назад.
Это был новый вид отказа, который ему предстояло научиться принимать. Он уже подумывал о том, чтобы рассказать ей о своем небольшом путешествии на поезде к родителям на прошлой неделе. Хотя пятичасовую поездку сопровождали живописные виды тропических лесов, а также холмов и водопадов, он ездил по этому маршруту столько раз, что тот перестал быть чем-то особенным. Если он не был погружен в книгу, то рассеянно наблюдал за своими попутчиками. Он стеснялся заговаривать с незнакомцами, опасаясь, что те окажутся слишком щедрыми на бессмысленные беседы, но все же осторожно вступал в разговор, если кто-то казался ему любезным, просил о помощи или проявлял искренний интерес к книге, которую он читал. Одна женщина рассказала ему, что отправилась в город лечить ноги, которые на прошлой неделе внезапно распухли. Он отодвинулся, чтобы она могла поставить ноги на его сиденье для уменьшения отека.
Растопив таким образом лед, она продолжила разговор. И хотя она задавала ему обычные вопросы о его зарплате и количестве детей, его вежливые ответы не побуждали ее продолжить разговор о нем. Напротив, она принялась говорить о себе. Она рассказала ему, что у племянника ее мужа тоже есть ноутбук, как и у него, и что он тоже читает английские книги. Женщины в возрасте редко говорят о своих мужьях в третьем лице – «мой муж». В этом слове много неловкости. Как будто они произносят «парниша, который меня трахает», подумал он и засомневался, не будет ли слишком большой дерзостью с его стороны использовать это слово в письме, которое он собирался ей написать. Обычно в разговоре женщины называют мужчину «ваш дядя» или «ваш брат» – в зависимости от его возраста, чтобы избежать неловкости. Но вместо привычного «ним ункуль» женщина с опухшими ногами сказала «мой муж», чем сильно удивила своего собеседника. Его это позабавило и заинтриговало. Он не знал, с кем это можно было обсудить. Может, ей было бы интересно?
Но два дня спустя он порадовался, что не написал ей об этом – да и вообще не написал. Он предпочитал молчание равнодушному ответу, приправленному вежливыми любезностями, который, как он теперь был убежден, мог вызвать его рассказ. Он гадал, заметит ли она, что за последние пару дней он не поставил ни одного лайка на ее посты в социальных сетях. Может, его лайк был всего лишь одним из шестидесяти-семидесяти лайков, которые получали ее остроумные изречения в первый же час после публикации? Он прославился своей нерешительностью. У него была привычка мысленно менять свои решения и забывать сообщить об этом заинтересованным людям. В прошлом ему пришлось дорого за это заплатить. Ему не раз говорили, что с этим надо что-то делать, но он не мог взять себя в руки. Теперь, когда он остался один, это не имело значения и он больше не переживал из-за своего непостоянства. Но, как ни странно, решив не писать ей, он продержался достаточно долго, чтобы забыть обо всем.
Прошло добрых полгода, когда неожиданно пришло письмо. В теме значилось: «Восемнадцать ложек». В письме было следующее:
Восемнадцать ложек сразу – и все немытые,
– и за этим последовало —
В раковине – все, что нужно,
чтобы опуститься в его глазах:
так низко, что лапки ворона,
Что радовали глаз,
Утонули в ручьях.
Порядок исчез, и от безумия осталось лишь
оно само.
Однажды я ходила по воздуху
В нескольких футах над землей, которую боготворила.
Подпитывая эфирные искры в ожидании
Вырваться в слова – преломляющиеся, мимолетные,
смыслов стенания;
Я пялюсь в налоговые декларации
за столом, накрытым для одного,
И больше не вожу: дороги требуют
Индивидуального порядка в общем хаосе;
Я сижу у левого окна машины, доставшейся мне в наследство,
Смотря с улыбкой вдаль.
Меня назвали бесполезным штурманом
С такой нежностью, что уголки его губ растянулись
до невозможности.
Но вдруг – одна за другой
Ложки утопили мои грезы и остались там,
Где я их оставила, – все восемнадцать штук —
В раковине.
После этого было написано: «P. S. Он снова ударил меня прошлой ночью». И больше ничего. Подпись «с наилучшими пожеланиями, С. П.» была шаблонной. Он понял это по разнице шрифтов.
Он некоторое время смотрел на экран, после чего решил пойти побегать. Он уже несколько недель не выходил на пробежку. А если и выходил, то только в наушниках, в которых играла самая не подходящая для упражнений музыка – каввали, тхумри, суфийские[32] песни на пакистанском радио, даже классические бхаджаны[33].
– Ты что, не знаешь о неприкрытой патриархальной основе вайшнавской [34] литературы? – с неким отвращением спросила она, пролистав его плейлист. – Ты веришь в это?
– Я верю в музыку. А мелодичные композиции меня успокаивают, – сказал он.
Это была одна из многих вещей. Хотя это было давно, он так и не избавился от привычки придумывать в голове точные оправдания своему выбору.
Сегодня он не стал включать музыку. Он бежал в полной тишине. Он бежал мимо магазина
