Михаил Бубеннов - Белая береза
Пришибленная горем. Марийка плохо наблюдала за Лозневым и не догадывалась о его чувствах к ней. Теперь эта догадка вызвала в Марийке и неприязнь к Лозневому, и смутное беспокойство.
Пару горбылей распилили молча. Уложив на козлы третий горбыль, Лозневой подумал, что скоро может вернуться хозяин, и опять заговорил почти шепотом:
- Послушай, Марийка... Зачем ты спасла меня?
- Сгинь! - вдруг крикнула Марийка.
Отбросив пилу, она скрылась на огороде.
Очень долго Марийка стояла у рябины и все пыталась понять, отчего разговор с Лозневым вызвал в ней это беспокойство, и все пыталась поймать какие-то тревожные мысли, но они пролетали неуловимо, как паутины на солнце...
XIII
Вечером Марийка пошла к матери. На этот раз Макариха, присмотревшись к ней, втайне ахнула: как она изменилась за последние дни! Она подсела к дочери, прижалась щекой к ее плечу.
- Доченька, милая, что ж ты как тень?
- А знаешь, мама... - заговорила Марийка, поправляя на плечах полушалок, - теперь она почему-то часто куталась в него, хотя и не боялась холода. - Знаешь, и этот Лозневой сказал, что видел Андрюшу, как он умирал под елкой, и сама я видела, сколько их там легло... - Она грустно устремила взгляд в сумрак избы. - А почему сердце не говорит, что он неживой, а? Как посижу спокойно да послушаю его, - нет, не говорит! Он сказывал, будто совсем отходил Андрюша... А умер ли? Ведь Андрюша - вон какой, сама знаешь, мог и пересилить смерть и уползти куда...
Макариха встала.
- Погадать надо, доченька!
- Верно ли будет?
- Ох, доченька, да все в точности! Фая, достань бобы!
Фая кинулась к шкафчику.
- Вот погоди, Марийка, сама увидишь!
- Я уж, по правде сказать, затем и пришла, - созналась Марийка. Раньше-то не верила, а теперь все думаю: может, и правду говорят?
Тяжело было жить в те дни. У многих война угнала мужей, братьев, сыновей. Все знали - каждый день они ходят под смертью, никто не получал от них весточек. Вот почему той осенью многие потянулись к гадалкам, о которых совсем позабыли в последние годы.
В Ольховке еще с лета начала гадать угрюмая старуха Зубачиха. Она гадала необычайно мрачно и предсказывала обычно плохое. Все уходили от нее в слезах. Но в последнее время, совершенно неожиданно для всех, начала гадать на бобах Макариха. У нее, наоборот, всегда выходило только хорошее. Бабы быстро перекинулись от Зубачихи к ней и еще охотнее стали сбиваться вокруг нее. Макариха предсказывала скорое окончание войны, возвращение родных в полном здравии, хороший перемены в жизни - то, о чем мечтали женщины, и поэтому они беспредельно верили ее ворожбе.
Макариха уселась за стол, высыпала на скатерть горсть разноцветных бобов. Оправив темные волосы, поджав губы, сделалась сразу строгой и сосредоточенной. Дочери тихо сидели по сторонам. В маленькой лампешке без стекла подрагивал огонек. В избе стоял сумрак. Слышны были порывы ветра, скрип ставни.
- Загадывай! - Макариха подвинула дочери один боб.
Марийка зажала его в ладонь, вздохнула.
- Оно уж давно загадано.
- Клади сюда.
В дверь застучали. В избу вошла Лукерья Бояркина. Еще с порога, увидев, что Макариха гадает, заговорила:
- Ой, ко времю пришла! Уложила ребят - и айда к тебе! Скажи, Марковна, все сердце изныло нынче. Так вот и щемит и щемит, шагу не сделаю - все о Степане думаю. Вроде случиться что-то-должно.
- Я же тебе позавчера гадала, - сказала Макариха, перемешивая на столе бобы.
- Ну и что ж? Два дня прошло!
- Тогда садись, посиди малость.
Лукерья присела рядом с Марийкой, зашептала ей на ухо:
- Все говорит! Чистую правду!
- Тихо, гадаю! - сказала Макариха.
Она разделила бобы сначала на три кучки, а потом каждую из них - еще на три: в каждой оказалось по два, по три или по четыре боба. Макариха смотрела на бобы строго, чуть сдвигая брови, словно с трудом соображая, что предсказывали они. И не успела она вымолвить слово, ее верная помощница в ворожбе - черноглазая Фая, вскочив, закричала:
- Жив он, Марийка, жив!
Марийка обвела всех горящим взглядом.
- Жив?
- Да жив, жив! - не унималась Фая.
- Или не видишь? - строго сказала мать. - Вот, гляди: вот он! - Она ткнула пальцем в одну кучку бобов. - Жив. И находится в дороге. Вот она, его дорога... - Она показала на другую кучку. - Ну, греха нечего таить не сладко ему. В беспокойстве он, а беспокойство - о доме. Вот, гляди!
- Что там! - чуть слышно сказала Марийка. - Только бы живой был!
Прикрыв рукою лицо от света, она слушала, как сверчок под печью тоже твердил: "Жив, жив". "Андрюша! - думала она. - Родной мой! Свет ты мой!"
- Марковна, начинай и мне, - попросила Лукерья. - Нет моего терпения. Только узнай: жив ли? Вернется ли?
С печи вдруг раздался мужской голос:
- Чего там гадать! Вернется скоро!
Марийка и Лукерья так и замерли за столом от страха, а Макариха, обернувшись к печи, крикнула:
- Не утерпел, кочерыжка мерзлая? Отогрелся и ожил? Ну, слезай, все свои тут... - И пояснила Лукерье и Марийке: - Это же Серьга Хахай! Или не слышите?
Держа в руках синий шелковый кисет, с печи спустился Серьга Хахай, в помятых брюках, измазанных кирпичной пылью, в грязной нижней рубахе. Макариха подала ему валенки. Надевая их, он сказал:
- Я бы, может, и не подал голос, да курить захотелось. Давно уж кисет нюхаю.
- Серьга! Сережка! - кое-как опамятовалась Лукерья. - Да откуда ты? Сереженька, мой-то где?
- Погоди, дай закурить.
- Да ты скажи, скажи!
- Гадала ведь? - сверкнув бельмом, усмехнулся Серьга.
- Ну, гадала! Ну, что там?
- Что ж они тебе сказали, бобы-то?
- Сказали, что живой, а где - они же не говорят!
- Сознательные бобы, - заметил Серьга Хахай, подходя к столу. Понимают военную тайну. Вот и я тебе скажу: жив! И поклон тебе низкий послал. А где он - не скажу, хоть ты и жена его.
Он озорно подмигнул женщинам и, свесив над столом ковыльный чуб, ткнул конец цигарки в огонек лампешки.
XIV
Положив на стол доску, Лозневой крошил на ней сухие стебли табака-самосада. Костя просеивал его на решете. Табак у Ерофея Кузьмича был отменный - славился по всей деревне. Невидимая едкая пыльца щекотала ноздри.
- Вот зол! - Костя помял нос. - В хозяина уродился, ей-бо! - Теперь он заикался реже. - Может, отведаем свеженького?
- Давай отпробуем.
Закурили. Было раннее утро. Хозяева хлопотали на дворе. В доме стояла тишина.
- Ой, мамушка родная! - Костя закашлял, хватаясь за грудь. - Скажи, как с-скребницей рвет душеньку! Ей-бо, в хозяина!
- И что ты. Костя, все трясешь и трясешь хозяина? - спросил Лозневой. - Все они такие, мужики!
- Вот я мужик. Из самой глухой д-деревни. Я такой?
- Не такой, так будешь таким.
- Ну, нет, не из той я породы!
Лозневой неторопливо дымил цигаркой.
- Чем же не нравится тебе хозяин? Кормит, поит... Ну, чем?
- А всем, товарищ старший лейтенант!
- Отбрось ты эти чины! Сколько раз говорил тебе? - озлобленно сказал Лозневой.
- Забываю, - смутился Костя, - п-привык же!
У Кости все время крепко держались военные привычки. Он рано вставал, аккуратно прибирал свою постель, следил за обмундированием, туго подпоясывал ремень, чистил ботинки и часто брился, хотя на его ребячьем лице появлялся только реденький пушок. Он будто считал, что все еще состоит на военной службе и должен точно выполнять ее законы. Отеки на его лице опали, и правый глаз открылся, хотя вся глазница была залита желтизной. С каждым днем, казалось, он взрослел, и все реже и реже его лицо освещалось простенькой Юношеской улыбкой.
- Чем же он тебе не нравится? - повторил Лозневой.
- Всем! - неожиданно резковато ответил Костя. - Есть такая на полях трава - осот. Видали? Когда хорошо пашешь да боронишь, ее не видать. А только ты оставь п-поле без присмотра - и полезла! И откуда у нее сила берется! Лезет, разрастается, все душит!
- Хозяин такой?
- Точно! Как этот осот.
Лозневой поднялся, одернул рубаху, взялся за нож. Начал было вновь крошить табак, но остановился, бросил косой взгляд на Костю.
- А ты видел других мужиков в последние дни? В тех местах, где советской власти не стало? Вот если бы видел, не стал бы говорить так о хозяине. Все они такие, мужики, все!
Костя усмехнулся почти дерзко.
- А вы их видели в последние дни? Откуда вам известно, что они такие? - Костя начинал возражать бывшему комбату все смелее и смелее. Откуда?
- Знаю я их! - Лозневой взмахнул ножом и невесело улыбнулся левой щекой. - Видел! Жили они в колхозах, а все, как волки, в лес глядели. И вот, видишь, что получается? Как не стало советской власти, так они и полезли! Все они, дорогой, как твой осот. Как ни возделывай землю, не выкорчуешь его корней. Нет! - Он шагнул к Косте. - И заметь, дорогой, заметь! - Он помахал ножом у лица Кости. - Заметь: таких, как наш Ерофей Кузьмич, очень много! Вот что страшно! Они не только здесь, где немцы, пошли в рост, они и там теперь, в тылу, на Волге и в Сибири, поднимаются. Вот что страшно!
