Михаил Бубеннов - Белая береза
Вот такой же запутанной была и жизнь Лозневого.
Отец очень любил и баловал Владимира - единственного сына. Как и всем родителям, землемеру Михаилу Александровичу Лозневому всегда казалось, что его сын, во всех отношениях незаурядный малый, рожден для больших дел. Восторженное и даже поэтическое воображение Михаила Александровича всегда рисовало для него прекрасное будущее. Показывая гостям нелюдимого, худенького и большеносого мальчика с белесым чубиком, он всегда восклицал с гордостью:
- Видите, каков орел? Смею уверить, что его удел - не мой удел! - И ласково трогал сына за чуб. - Большой будет человек! Верно, Вовик, а?
- Да, папа, - четко отвечал Вовик.
А гости, конечно, не скупились на похвалы:
- Чудесный мальчик! Какой взгляд!
- Да, сразу видно - умен!
С детства привыкнув думать высокомерно о своем будущем, Владимир Лозневой боялся только одного - повредить своей карьере неудачным выбором профессии. За первый учебный год в Казанском университете он переменил три факультета и наконец понял, что его не прельщает перспектива жить всегда как бродяга и разведывать недра в нелюдимых местах, всю жизнь рассказывать ребятам сказку о яблоке, которое привело Ньютона к великому открытию, или дни и ночи колдовать над кислотами в химической лаборатории. Все это слишком мелко для него. Занятый поисками своего призвания, Лозневой занимался, конечно, кое-как, и дело кончилось тем, что в конце года его исключили из университета.
Два года Лозневой колесил по стране в поисках "настоящего дела", занимаясь пока такими делами, которые бы не сильно обременяли и по возможности давали приличный заработок: то служил администратором в бродячей труппе иллюзионистов и акробатов, то вел курсы танцев в небольшом клубе... В стране совершались грандиозные дела, а он оторвался от них; весь народ жил напряженной и сплоченной жизнью, а он незаметно выключил себя из нее...
Таким его и призвали в армию.
Лозневой почему-то вдруг решил, что в армии он может с необычайным блеском проявить свои недюжинные способности и очень высоко взлететь на воинском поприще. Он проявил некоторое усердие по службе и довольно быстро, используя все возможности, добился офицерского звания. Его привлекла штабная работа. С тех пор его мечтой стало одно: изо всех сил карабкаться и карабкаться по военной лестнице, чтобы как можно быстрее добиться видной жизни и славы...
XVII
Молодой журавль стоял на кочке; правое крыло его свисало до земли. На востоке медленно поднималась слабая осенняя заря. Тоскующим взглядом журавль осматривал незнакомые, неприютные места. Вокруг простиралось кочковатое болото, поросшее одинокими чахлыми березками, камышом и кугой. Летом это место привольное: много воды, травы, разных земных гадов... Но теперь болото застыло, все на нем замерло от стужи. Ветер шумел сухими, мерзлыми травами. Жутко было одинокому журавлю в час рассвета на этом пустынном болоте. Он перепрыгнул на другую кочку, затем на третью, волоча подбитое крыло. Остановившись, он опять бросил по сторонам потерянный, тоскующий взгляд, вспомнил о своей стае, с которой летел в теплые места, и жалобно закричал на все болото.
- От своих отстал, что ли? - спросил Костя.
- Видно, подраненный, - сказал Серьга Хахай. - Пропадет здесь! У нас тут большие холода.
Они шли от Ольховки на запад. Оба были в полушубках, шапках и добрых сапогах. У каждого за плечами тяжелая котомка. Ветер обжигал их лица.
На восходе солнца они были в Лосином урочище. Пока шли лесом, у Кости росло какое-то новое чувство. Он не мог понять его, но оно было отрадно его душе. Лес был стар и дремуч. По обочинам дорожки, прикрывая ее темным густым лапником, стояли старые, замшелые ели. Их острые вершины, поднятые высоко на просторе, качались от ветра, а внизу, на земле, опушенной мхами и расшитой узорами орляка, было тихо и глухо. В стороне от дороги стоял сплошной частокол еловых стволов, и нигде не виднелось ни одного просвета. Лес был такой же, как на Каме. "Везде земля одна, - почему-то подумал Костя. - Везде наша".
В глубине урочища их встретил партизанский патруль. Затем они вышли к широкой поляне, и Костя увидел избу лесника с заросшей мхом крышей, с висящими вкривь и вкось ставнями. Серьга Хахай объяснил ему, что эту избу облюбовали партизаны. И здесь вдруг Костя понял, что для него начинается новая жизнь и что то приятное чувство, какое он испытывал в пути, родилось от ощущения близости и новизны этой жизни.
В избе было людно. Два человека в военной форме разбирали и чистили на столе станковый пулемет. "О, наш брат! - обрадовался Костя. - Видать, кадровики". Рядом с ними высокий сухощавый человек в очках, по виду учитель сельской школы, старательно укладывал свои вещички в охотничий рюкзак. Две девушки в простых городских костюмчиках шептались у окна, осматривая телефонный аппарат. Грузноватый парень в шоферском комбинезоне сидел у стола и громко рассказывал двум подросткам, как надо обращаться с ручной гранатой.
Из-за стола, в переднем углу, поднялся Степан Бояркин. Вся нижняя часть его сухого, болезненного лица была покрыта густой мыльной пеной.
- А-а, шатущий, явился? - сказал он строговато, но обрадованно. Шагай сюда! Что долго?
- Дела!.. - ответил Хахай.
- Знаю твои дела! Небось Ксютка не отпускала?
Подойдя к столу, Хахай сообщил:
- Тут вот со мной один товарищ... - Оглянулся назад. - Иди сюда!
- Кто такой? - спросил Бояркин.
Смущаясь, Костя начал рассказывать о себе. Вокруг стола столпились партизаны. Степан Бояркин спросил:
- Документы имеешь какие?
- Э-э! - протянул Серьга. - Какие у него могут быть документы?
- Почему же? - обидчиво покосился Костя. - Документы имею при себе.
- Какие?
- Разные. Комсомольский билет имею.
- Покажи.
Костя смущенно оглянулся на партизан.
- Потерял? - усмехнулся Бояркин.
- А, ладно! - сказал Костя решительно.
Раскинув полы полушубка, он поднял подол гимнастерки и начал расстегивать брюки. Бояркин улыбнулся.
- Это в каком же ты месте документы держишь?
- Видишь где?
- Разбей тебя громом! - воскликнул Серьга и расхохотался, хватаясь за бока. - Вот упрятал!
Вокруг тоже захохотали.
- Чего ржете? - обиделся Костя. - Какой тут смех? У меня, может, никаких надежных мест больше не было! Тьфу, будь она проклята, эта пуговка!
- Ну ладно, ладно, - все еще улыбаясь, сказал Бояркин. - Иди вот к печке, отогрей руки. После достанешь. Я вот добреюсь, тогда и поговорим. Шагай к печке!
- Есть! - ответил Костя радостно и четко, как привык отвечать на службе.
Серьга и Костя примостились у печки. Вскоре подошел Бояркин. Выкинув из печки уголек, он закурил и придирчиво осмотрел документы Кости.
- Порядок! - сказал в заключение. - Давай обживайся. Скоро за работу. Тут у нас большое дело будет. По всем лесам собирается народ. Оружия нет?
- Не имею.
- Найдешь! - ободрил Бояркин и задумчиво добавил: - Да, скоро за дело!
XVIII
В пустом сарае Ерофей Кузьмич ставил самогонный аппарат: гремел кадками, трубами, жестью. В доме уже три дня стоял крепкий хмельной запах барды. Алевтину Васильевну мутило от этого запаха, и она несколько раз посылала Марийку узнавать, как у отца подвигается дело. Каждый раз Ерофей Кузьмич молча встречал и провожал сноху, а тут спросил:
- Этот... лоботряс-то... дома?
- Где же ему быть?
- Пошли сюда.
Лозневой явился к хозяину растерянный, бледный. Оставшись один, он весь день сидел в горнице за подтопкой, как барсук в норе. Сунув в приоткрытые ворота тонкий висячий нос и клинышек татарской бородки, он коротко спросил:
- Звали, Ерофей Кузьмич?
- Иди сюда!
Лозневой осторожно вошел в сарай. Ерофей Кузьмич поднял голову из-за кадки.
- Не ушел?
- Куда мне идти, Ерофей Кузьмич?
- А куда тот?
- В лес куда-то.
- И ты бы шел вместе! Чего сидеть?
- Не могу я, - сдерживая подрагивающие губы, ответил Лозневой. Здоровье у меня плохое. Да и какие тут могут быть партизаны? Вон какая армия была - и ту разбили! Что партизаны могут сделать? Скоро уж зима... А начнется она - и все разбредутся сами. Все одно уж! Или в лесу погибать, или здесь!
- Ха! Тебе все одно! - Опираясь рукой о кадку, Ерофей Кузьмич поднялся на ноги. - А мне? Ты это соображаешь своей мозгой? Мне какой риск тебя держать, понимаешь? Тебя убьют - ты большевик...
- Я не большевик, - торопливо перебил Лозневой.
- Ну, с ними был. Все одно. А меня за какую-такую?
Ерофей Кузьмич хорошо понимал, что если Лозневой не ушел с Костей, то теперь никуда не уйдет, а значит, он в полной его власти. Теперь с ним можно было делать что угодно и разговаривать как угодно. Ерофей Кузьмич сказал резко, отрывисто:
- Уходи и ты! Вот и все!
У Лозневого затряслись плечи. Он упал на колени перед хозяином, начал хватать его за полы шубы.
- Ерофей Кузьмич! Дорогой! Не губи! Не гони! Куда мне?
- Стой ты! Чего ты... тут? Пусти!
