Пирамида предков - Ильза Тильш
Можно предположить, что стеклянный бисер, который обложил высокой пошлиной Фридрих Великий в Силезии в 1742 году, был сделан отчасти в богемских горах Изергебирге и Ризенгебирге, отчасти на стекольных заводах в богемских лесах, там, где производство стеклянного бисера было очень распространено.
Адам и его потомки в богемских Адлергебирге возделывали лен, пряли его, ткали из него полотно. Хозяева богемской земли в Изергебирге выписывали к себе стекольщиков, строили стекольные заводы, переселенцы шли на стекольное производство, так как почва высокогорного края была неплодородна, а климат слишком сухой для производства льна.
У вас, наверное, свое, особенное отношение к стеклу? — спрашивает дочь старого вертелбщика бисера, и мне так хочется рассказать ей, в какой восторг привели малышку Анни старинные бокалы, купленные отцом, как часто она стояла перед сервантом и рассматривала кобальтовые желтые бокалы, бокалы цвета рубина, бесцветные с отшлифованными и вытравленными узорами, цветы и стебли, многоцветные бокалы, которые светились в падающем свете; я бы объяснила ей, какое счастье доставляло подержать один из бокалов в руке, когда разрешали. Но я говорю: очень жаль, что ваши дети не интересуются тем, чем вы занимаетесь. Я говорю это и уже знаю, что не права.
Ведь старый мастер принадлежит к тем видениям, которые предстают в моем зеркале. Несмотря на то что он еще занимается своим ремеслом, он — прошлое, хотя еще живет в настоящем. Его внуки еще видят, как он сидит перед лампой; они видят цветные ослепляющие букеты капелек, когда на них падает свет из окна, но уже их дети мало что будут знать о том, как он работал. Кто найдет время, чтобы рассказать им об этом?
В современном стекольном училище, которое находится в Ной-Габлонце и где я могу восторгаться шедеврами, выставленными за стеклянной витриной, дети кое-что узнают, но потом они все равно выберут другие профессии. У закончивших это училище мало шансов найти работу, говорит мне директор, многие благодаря приобретенным здесь навыкам устраиваются зубными техниками. Кто научит их названиям и приемам, которые еще помнит старый мастер и, может быть, еще использует в своей работе? Никто из молодых людей, сидящих на ступеньках у входа в училище, не знает этих слов. Они умрут с ним и с его детьми, забытый, потерянный язык, язык, на котором уже не говорят, он еще встречается то тут, то там в рукописях, кое-что осталось на магнитофонных пленках в архивах, но вскоре их уже никто не будет понимать. Зеркало медленно тускнеет, видения постепенно гаснут.
Я говорю Бернхарду: мы последние, кто этим интересуется. Но кому нужно то, что мы делаем?
В библиотеках я ищу публикации о производстве и обработке стекла в Богемии, нахожу небольшие рукописи, в которых описаны технологии и быт стекольщиков в богемских лесах и в Изергебирге, и даже использовавшиеся тогда инструменты описаны там в деталях. Я читаю, что производство крученого бисера на заводах в баварских и богемских лесах было широко распространено уже в пятнадцатом веке, что эти заводы назывались Богородичными мастерскими, жемчужины Богородицы, так назывались звенья четок, иначе — стеклянные кораллы. Я читаю о мастерах, делавших стеклянные пуговицы, о камнерезах, которые поначалу шлифовали только натуральные камни — топаз и горный хрусталь, яшму, аметист, халцедон и агат, сердолик и опал, — пока два брата, Венцель и Франц Фишеры, — не привезли на родину из Мурано, где они работали пять лет, секрет приготовления особенного стекла; они усовершенствовали этот рецепт, стали изготавливать искусственные камни, это стекло можно было разрезать, как натуральные камни, и их называли богемскими бриллиантами.
Никому нет пользы от того, что мы интересуемся этим, говорю я Бернхарду, но все-таки перерываю архивы дальше, нахожу рукопись О нищете богемских шлифовальщиков стекла, опубликованную в 1908 году, читаю ртом, в какой нищете рождалось то, что потом сверкало всеми цветами радуги, отражая свет люстры, в домах богатых людей. Самими бедными среди шлифовальщиков были, судя по рукописи, обрезчики, рабочие из здешних деревень, выученные за несколько дней, которые занимались обрезкой и полировкой простых стаканов, они отрезали их от чашечки, соединяющей стакан с трубкой стеклодува. (Как правило, стеклодувы рано умирали.)
Для того, чтобы привести в движение диск стеклореза, требовалась недюжинная сила (а поскольку механизм в высшей степени примитивен, тяжелые диски, которые затормаживаются зажатой заготовкой, крутились с трудом, педальщики всегда истекали потом), заготовка придвигалась к краю диска, на ней протачивалась борозда, по которой откалывалась чашечка. Работающий диск отсекал от стекла мельчайшую стеклянную пыль, которая оседала на станках и в мастерской повсюду. Пылесосных приспособлений тогда не было. Острые края стаканов обрабатывали железным напильником, при этом появлялись многочисленные стеклянные осколки. Тонкая шлифовка краев шла с помощью тяжелых чугунных дисков, на которых был напылен тонкий песок, эти диски со временем становились неровными, и их периодически заменяли. Во время этой кропотливой работы образуется столько пыли, что вся комната словно наполняется туманом. Если шлифовальный диск приводился в движение водяной мельницей, ремни привода были протянуты через отверстия в полу, и зимой через них проникал ледяной воздух от ручья, этот воздух скапливался в душном помещение в самом низу, у пола. Вспотевший от работы шлифовальщик находился верхней частью тела в перегретом, а ногами в холодном воздухе. Вода на точильном камне испаряла влагу в воздух. Чадит керосиновая лампа, шлифовальщики курят табак. И все это в помещениях высотой от 1,9 до 2,2 метра, в которых находятся не только сами шлифовальщики, но и члены их семей, к тому же эти комнаты служат ночью для сна.
Из сотни детей в семьях шлифовальщиков второго года жизни достигали лишь сорок семь, из сотни шлифовальщиков семьдесят пять умирали от туберкулеза.
Забытая нищета, утонувшее время. Какое отношение имеем к этому мы, живущие сегодня?
Я разбираю сквозь лупу мелкий шрифт, стараюсь сдерживать свои чувства, не даю себе опуститься до сентиментальности. Я останавливаюсь на статистике, которая касается условий жизни стекольщиков, а цифры я взяла в архиве социологии и социальной политики. Я останавливаюсь на сообщениях исследователей того времени или просто современников, которые по памяти записали увиденное. Я пытаюсь соединить вместе крохотные обрывки, сначала они теряются среди пустоты, но я пытаюсь дополнить образовавшиеся пустоты другими кусочками, я
