Джинсы, стихи и волосы - Евгения Борисовна Снежкина
Когда публичный прием пищи был наконец закончен, к нам опять подошел бравый в фуражке и сказал:
– Ну что, ваши вещи уже на месте, давайте пройдем в актовый зал, где вы подготовитесь.
И мы пошли обратно.
– Обратите внимание, здесь у нас наглядная агитация, – сказал фуражка.
На стенах висели плакаты, какие висят в каждой школе в кабинетах НВП – куда падать при вспышки справа, как выглядит автомат Калашникова и какие у него есть части. В новинку мне были только плакат, где под грибом стоял солдат с винтовкой, и Доска почета, где лица всех почитаемых выглядели особенно грустными и страшными. Фуражка привел нас за сцену, там ширмами были выделены два небольших закуточка – для мальчиков и девочек.
– Пожалуйста, это ваши гримерные.
Мы, как смогли, забились за ширмы и начали переодеваться и красить друг друга, потому что зеркал там не было. Но тут из-за ширмы появилась зеленая тень.
– Извините, мне ведро забрать надо…
Ладно. Тень пошуровала в углу, достала ведро, еще раз извинилась и исчезла. Еще через пять минут, когда мне надо было переодеть кофточку, и я была в одном лифчике, из-за ширмы появилась еще одна тень.
– Черт, напугал! Тебе чего надо?
– Извините, мне швабру. Можно?
Я прикрылась кофточкой, Нина и Лена натянули юбки до горла.
– Возьми.
Зеленый тоже порылся в углу, достал швабру и отполз. Я повернулась и крикнула:
– Дмитрий Станиславович! Встаньте, пожалуйста, подежурьте около гримерки, а то им скоро тряпка и щетка понадобятся!
– Хорошо, девочки! – отозвался Володарский и встал на часах.
Думаю, сдавленный стон нам все-таки послышался. Когда все было готово, мы начали представление.
Первая часть шла отлично и даже бодро, во время второй зал внезапно заболел туберкулезом. Кашляли рядами, перекликаясь и даже соревнуясь друг с другом. А эта дрянь ужасно заразительна. Мы с ребятами то и дело бегали к кулисе, где стоял Володарский со стаканом воды, чтобы снять першение в горле. Но туберкулез мы преодолели. Оставался финал.
По сценарию я, Лена и Нина спускались в зал и вставали в центральном проходе. Нина говорила: «Через семь месяцев я умру, и для меня откроется вечность». Она надевала черную вуаль и торжественно шла обратно на сцену. Потом мы с Леной тоже читали финальные реплики и выходили из зала на сцену с разных сторон. И вот Нина стоит и говорит свою реплику, надевает вуаль и медленно идет к сцене. Я тихонько скосила глаза. На крайнем стуле четвертого ряда сидел дрищ. Из воротника прорастала тонкая шея, которую венчала круглая лысая голова в огромной пилотке, висящей на ушах. Дрищ смотрел точно на Нинкину жопу и мелко сглатывал. По его щеке катилась крупная слеза.
3
Майское солнышко припекало, и на Гоголях было так хорошо, что я подставила нос лучам, прислонилась к Ли и разомлела. Отдельное удовольствие, конечно, доставляло чувствовать, как Ли в нерешительности то протягивает руку, чтобы меня приобнять, то отдергивает. Нежилась недолго – к Ли подкатил вездесущий Ангел.
– Слушай, помнишь, я тебе говорил про плеер? Мне его дали. Хотели выбросить, а я выпросил! Он не проигрывает – кассета крутится, а музыки нет.
– Наушники проверял?
– Проверял. Не в них дело. На других аппаратах работает. – Ангел вытащил небольшую прямоугольную коробочку.
– У меня с собой инструментов нет, давай я дома посмотрю?
– Хорошо.
Краем глаза я увидела, что вдалеке появился Бранд. Он шел от Кропоткинской с какой-то девушкой и по-дружески обнимал ее.
– Посмотрим. Если головку менять придется, запрягу тогда тебя по развалам бегать.
– Хорошо, хорошо, старик, сделаю, что скажешь…
Ли потряс коробочкой около уха.
– Хотя, черт знает, может, там просто контакты…
Тут к нам подошел Бранд и схватил Ангела за шкирку.
– Так, гондорский принц, что-то любовный твой путь залит слезами, я смотрю. Елка полтора часа на мне висела. Рассказывала, как она тебя любит. Ну, ты уж смотри, где хуем машешь.
Ангел вздохнул:
– А что поделать, если она вообще против свободной любви? Еще не трахались, а уже присматривает место для кроватки и свадебное платье выбирает.
– Кто тебе вообще сказал, что хоть кто-нибудь разделяет эту твою дурацкую концепцию?
– Как кто? Александра Коллонтай, например.
– А это кто?
– Ну была такая тетка в начале века. Дипломат при коммунистах. Хорошая, между прочим, женщина. Да и вообще, эта концепция довольно распространенная. Хиппи ее уважают. Она предполагает… Слушай, оно тебе надо?
– Надо. Расскажи.
– Предполагает, что секс является такой же физиологической потребностью, как, например, жажда, и ее нужно удовлетворять, как только она появляется.
Бранд скривился:
– А вот не надо такие рожи строить. Да, такой подход дает нам свободу от таких ужасных пережитков прошлого, как право собственности на человека или неравенство в сексуальной привлекательности.
– Заговорил, как комми, – фыркнул Бранд.
– А что, неправда?
– Это хуевая концепция, скажу я тебе, потому что она подходит к сексу исключительно с формальной точки зрения. А если говорить об удовольствии, то снижает его качество.
– Откуда знаешь?
– Исследования по сексологии читал.
– И что там?
– Основная мысль – удовлетворенность партнеров друг другом прямо пропорциональна тому, насколько они друг другу доверяют, что при твоем подходе к делу практически невозможно. Ну либо возможно исключительно одностороннее достижение сексуальной разрядки.
– Аркадий, не говори красиво.
– Проще говоря, ты будешь использовать партнера для достижения сексуальной разрядки с тем же успехом, с которым мог бы использовать резиновую куклу.
– В смысле, чтобы кончить?
– Ну да.
– Все равно слишком умно. А во мне дионисийское начало преобладает!
– Болтун. Смотри. Для чего ты трахаешься?
– Как для чего?
– Не какай, а попробуй ответить. Зачем ты трахаешься?
– Чтобы приятно было…
– Кому приятно?
– Девушке, мне…
– Понятно. И что, девушкам всегда приятно?
– Не знаю. Некоторым – наверное.
– А тебе?
– Мне тоже приятно.
– А приятно всегда одинаково?
– Ну как… Иногда просто так, секунда, а иногда довольно долго…
– А, то есть ты чувствуешь, в чем разница между оргазмом и эякуляцией? А чем в случаях, когда «ну так… приятно», твоя партнерша отличается
