Голова рукотворная - Светлана Васильевна Волкова
* * *
Страх Мосс воспринимал как нечто неотъемлемое в собственном организме, как руку или ногу, но с одной особенностью: хирургическим путём его нельзя было отделить от плоти. В жизни Виктора, как и у каждого человека, было миллион «впервые», но к страху это слово оказалось неприменимо: он знал, что и не существовало никаких «впервые», а цепкий стылый ужас жил в нём всегда, даже до его рождения. Просто жил, выстилал слюной и перьями гнездо для появления маленького Мосса, ждал его с нетерпением голодного каннибала. И дождался. Выпил целиком, как воробьиное яйцо.
Голоса Мосс начал распознавать ещё в утробе матери. А за первый месяц после рождения они превратились для него из плоских и чёрно-белых в геометрически объёмные и цветные. Среди них выделялся голос матери – из плотного зелёного плюша, с искрой, в нём Моссу было хорошо и спокойно, как может быть хорошо и спокойно в тёплом непродуваемом спальном мешке. Другие же звуки с самых первых дней жизни во внешнем, неутробном, чуждом мире внушали тревогу, которая нарастала с каждым новым незнакомым полутоном, становилась густой, как кисель, и Мосс ощущал её где-то у горла, так что почти не мог дышать, задыхался – до посинения губ и судорог пальцев. К двум годам он научился пропускать тревожные посторонние звуки через некий фильтр, приколоченный, как ему чудилось, где-то у затылка. Он часто трогал это место, водил рукой по стриженому шишаку на голове и мог бы поклясться: да, там точно что-то сидит. Неизвестно что, но оно явно помогало ему выживать.
Темнота была кошмаром для Мосса первые семь лет. Раиса, чуткая к малейшим тревогам сына, никогда не выключала свет в спальне, но от всего уберечь не могла. Когда внезапно, с хлопком и демонической вспышкой, гасла лампочка в туалете или в ванной, Мосс чувствовал, что кто-то большой, тяжёлый наваливается на него всем телом, и косточки под кожей, стеклянные и невесомые, вот-вот хрустнут под весом гиганта, и никак, совсем никак невозможно от этого уберечься. Он замирал, переставал дышать, не в силах позвать на помощь, и проживал в эти мгновения тысячи жизней – от рождения до умирания, чувствуя себя маленьким, голым, жалким, похороненным заживо.
А в семь лет он нашёл на полке с книгами один из томов «Энциклопедии человека», не проданный матерью в голодные годы только потому, что обложка и титульный лист были щедро залиты портвейном ещё во времена отцовского богемного загула. Картинок в книге оказалось мало, и Мосс поначалу разочаровался, но потом, листая страницы, неожиданно наткнулся на раздел о структуре и функции человеческого глаза. В одной из статей говорилось, что люди в среднем моргают двадцать раз в минуту. Мосс задумался, потом достал из ящика комода старый советский секундомер и провёл на себе нехитрый опыт: замерил собственное моргание. Получилось меньше секунды на один взмах ресниц. Математику в первом классе изучали примитивную, но он благодаря Галине, умевшей разговаривать с детьми только на полезные для будущего зарабатывания денег темы, уже к пяти годам научился бегло складывать в уме, знал умножение и мог пользоваться калькулятором. Нужные вычисления заняли у него совсем немного времени, и, записав результат на листочке бумаге, ошеломлённый Мосс ходил с ним сутки по квартире, отказываясь верить очевидному факту: получалось, что, если сложить все моргания вместе, люди находятся в темноте более часа в день. Более часа! Тогда как каждая секунда для него была невозможной!
Знание это так потрясло его, что в голове произошёл какой-то щелчок. Поначалу он моргал чаще – и к концу дня хвалил себя за то, что пробыл в темноте на пару минут дольше, чем накануне. Затем договорился сам с собой, что пробудет в ванной с выключенным светом полминуты, но зато моргать будет реже, поэтому никого не обманет: положено быть в темноте один час пять минут в сутки – пожалуйста, получите. И тот, кто придирчиво смотрит за тем, чтобы он не схитрил, не сумеет уличить Мосса в лукавстве. Этот кто-то, как думалось ему, почти наверняка наблюдает за всем из угла на потолке – там, где желтоватый подтёк, – а кто ещё, как не бог, он, точно он!
После недели тренировок Виктор мог уже не считать секунды, судорожно сжимая потные кулачки, а находиться в тёмной ванной уже по три, четыре и даже пять минут.
Раиса однажды случайно наткнулась на сына, сидящего в платяном шкафу с зажмуренными глазами, и не на шутку испугалась:
– Что ты там делаешь, Витенька?
– Ничего, мама, – спокойно ответил Мосс. – Просто сижу.
– И тебе не страшно, сынок?
– Не-а! – сообщил он ей с неподдельной радостью.
Ему не было страшно! Он захлёбывался от счастья при одной только мысли, что вот было, было, было страшно, а теперь нет. Он победил страх, удавил его, как муравья сандалией, он, Мосс, – большой и сильный, а страх – маленький и чепуховый, как фантик от конфеты.
В тот день он попросил мать выключить на ночь свет и спал спокойно, крепким ангельским сном. Желтоватый потолочный бог был доволен.
Но коварная биологическая коробка, называемая головой, не терпит пустоты. На место убитых страхов обязательно приходят новые, заполняют опустевшую нору, жиреют там, и их уже намного сложнее вытравить. Они цепляются всеми щупальцами, врастают в стены, пускают корни, сопротивляются до последнего. Страх темноты для Мосса был сильным, громоздким, злопамятным. Поэтому и не мог исчезнуть совсем, не переродившись, не мутировав в другого, более цепкого к выживанию монстра. Мозг лишь подсказывал: сейчас тебе хорошо, но подожди, подожди, мальчик…
И тогда появилась она, бабочка, – само воплощение чистого, доведённого до совершенства ужаса, затмила, подобрала под себя все остальные страхи, сразу оказавшиеся безликими и ничтожными в сравнении с ней.
Мосс не мог определить, когда это началось, но знал, что страх пред бабочкой жил в нём с рождения: он очень хорошо помнил себя совсем маленького, лежащего в материнской кровати и цепенеющего от одного предчувствия едва заметного колыхания крыльев случайно залетевшего в комнату мотылька. До поры до времени этот страх спал, уступив место эфирной детской боязни звуков и темноты, но в один день мир Мосса перевернулся.
Стоял тёплый сияющий май, и Раиса вывезла его в одно из воскресений в Зеленоградск, на Куршскую косу. Там, у кромки ещё холодного серо-бирюзового моря, они с матерью провели несколько счастливых часов,
