Индекс Франка - Иван Панкратов
— Примерно так, — заинтересованно слушая, подтвердил отец Александр. — Если сильно не углубляться.
— А мы и не будем углубляться, — отрицательно покачал головой Платонов. — Потому что наша работа, батюшка, состоит в том, чтобы эти самые саженцы сортировать. Если какой не вызрел ещё, то пусть домой идёт, живой и почти здоровый. Кому срок подоспел — тех в лунки высаживать. А уж взойдут они там ко второму пришествию или нет — этого нам знать не дано.
— Виктор Сергеевич, вы на себя серьёзную роль сейчас взваливаете, а между тем господь бог наш всемогущий в Святом Писании… — начал было батюшка, но Платонов перебил его, не задумываясь.
— Бог у нас здесь один, отец Александр. И зовут его «Сатурн-девяносто», кровать противоожоговая с автоматическим поддержанием заданной температуры псевдокипящего слоя и эффектом плавучести, на варварском наречии именуемая «клинитрон». А мы при нём… Ангелы или демоны — тут уж, смотря что получится. Чаще просто — чернорабочие.
Батюшка смотрел на него молча, не стараясь вставить слово. Он был словно на исповеди — впитывал, пропускал через себя. А Платонов будто ждал этого много лет — и не мог молчать. Он говорил, глядя немного в сторону от батюшки, потому что так проще было строить фразы, не отвлекаясь на его внимательные гипнотические глаза.
— Поработав тут не так уж и много, я все равно понял — комбустиологи после смерти попадают в ад. Я уверен в этом. Но мы не горим там, не жаримся на сковородках, не кипим в котлах со смолой. Думаю, это из уважения к нам за те жизни, что мы спасли. Нам суждено другое…
— Мне всегда казалось, что там — я имею в виду место, которое вы представили себе адом — там не очень богатый выбор. Хотя возможно вы в чем-то правы, считая, что ад будет у каждого свой.
Виктор встретился с ним глазами.
— Поверьте, каждому там найдётся… По делам его. Персональный отсек, если можно так выразиться… Странно, что врач, всю жизнь стоящий на позициях научного атеизма, рассказывает это религиозному служащему, но так уж получилось…
— И что же уготовано вам лично? Вам всем?
Платонов отвернулся, чтобы отец Александр не видел, как он прикусил губу прежде, чем ответить. Спустя пару секунд он произнёс:
— Над ними там всегда будет идти снег…
— Снег? В аду?
— Снег. Тихий, медленный… — Платонов прищурился, словно пытался увидеть эту картину и сделал такое аккуратное движение рукой, разгребая видимую только ему снежную массу. — Мягкий такой, тёплый… Снег из пепла тех, кого мы не смогли спасти. И мы бредём там, сквозь эту серую пелену, раздвигая её руками, ногами, стряхивая с ресниц, и шепчем что-то про индекс Франка, про шок, про сепсис…
Батюшка вдохнул, чтобы задать вопрос, да так и замер на несколько секунд, не найдя подходящих слов.
— Вы… Вы вот это серьёзно сейчас? — сумел он всё-таки выдавить из себя спустя почти минуту. Всё это время Платонов не издал ни звука, стоя абсолютно неподвижно и не моргая. — Про персональный ад, про пепел?
Виктор снова посмотрел на отца Александра — на этот раз одними глазами, не поворачивая головы. Тот попытался улыбнуться, стараясь представить это и себе, и собеседнику какой-то детской страшилкой или врачебной байкой, но взгляд Платонова его остановил. Батюшка машинально поднёс ладонь к лицу, чтобы просто физически стереть оказавшуюся неуместной улыбку. Виктор догадался, что он ждёт ответа.
— Конечно, — сказал он, немного помолчав. — Иногда мне кажется, что я уже там.
Он замолчал. Отец Александр понял, что это всё, вздохнул, покачал головой, потом лёгким, почти незаметным движением перекрестил Виктора и двинулся в сторону стоянки. Отойдя на несколько шагов, он обернулся и спросил:
— А индекс Франка — это что?
— Это число такое, — ответил Платонов по учебнику. — Высчитывается по специальной формуле, исходя из площади ожогов. Чем оно выше, тем больше шансов у пациента погибнуть.
Отец Александр на пару секунд склонил голову, благодаря хирурга за пояснение, и скрылся между машинами на стоянке. Вскоре его «Лэнд Крузер» тихо выполз из дальнего угла и начал подниматься в гору.
А ещё через пару минут его снова позвали в реанимацию. К этому времени Лена уже ушла, но они справились и с дежурной медсестрой. Уходя, Платонов машинально оглянулся на аппарат, посмотрел на показатели — давление было немного повышенным, сатурация в норме. Потом увидел смотрящий прямо на него из клинитрона не укрытый повязкой глаз. Взгляд Русенцовой, полный слёз, боли и мольбы о помощи.
Виктора как током ударило. Он рванул фартук уже на ходу, бросил его на каталку у входа в операционную.
А когда вернулся в ординаторскую, то рапорт сложился в голове сам собой. Он взял лист и дописал.
«Прошу освободить меня от курации пациентки Русенцовой В. М. по причине глубокой личной неприязни».
После чего жёстко, до царапин на бумаге, расписался.
И сразу стало немного легче.
Часть вторая
ПИГМАЛИОН
И что бы она ни скрывала
И какой бы я ни был гад
Ей хочется остаться рядом
Я кажется этому рад
«Високосный год» — «Кино»
У старых грехов длинные тени.
Агата Кристи
1
Десять лет назад
— Самое унылое создание в медицине — «пишущий хирург».
Дед сказал это и пристально посмотрел на внука — понял ли его Виктор? Платонов заинтересованно смотрел на деда и ждал продолжения. Владимир Николаевич на секунду нахмурил свои брови, словно выражая недовольство, но потом махнул рукой и заговорил снова.
— Такого хирурга спрашиваешь: «Ты почему не сделал вот это и вон то?» А он в ответ так жалобно скривится: «Когда бы я это делал? Я истории писать не успеваю, не то что работать!» Такое не приемлю, уж извините.
Он покачал головой, вспоминая что-то из прошлого.
— Пишущим хирургом можно быть только в одном случае — с жуткого похмелья. Вот тогда точно — проще сесть, писать дневники и отпаиваться чаем с лимоном. И, что очень важно, позволять себе такой подход к работе не чаще одного раза в год. А лучше и того реже. За мной подобного вообще не водилось, а вот вокруг такого добра всегда хватало…
Владимир Николаевич пристально посмотрел в глаза Платонова, словно пытаясь понять, насколько часто тот в своей практике мог оказаться в вышеописанной ситуации. Виктору особенно и не пришлось изображать из себя праведника — к алкоголю в целом он был равнодушен, а на работе мог позволить себе половину фужера шампанского в День медика.
— «Пишущий хирург» это слабое и безвольное создание. Ему в хирургии не место, — дед коротко рубанул рукой воздух. — Ты хирург? Тогда встань и сделай что-то руками. Гнойник вскрой. Рану перевяжи сам. Осмотр проведи по науке. Плевральную полость пропунктируй. И уже потом всё это в историю болезни запиши. Набросай, так сказать, ретроспективно ход своих мыслей…
Разговор об этом случился, когда Платонов упомянул в числе прочих одного курсанта из их группы, считавшего себя по происхождению едва ли не татарским князем. Он был несколько старше всех в группе, где учился Виктор, и часто позволял себе выпивать. Преподаватели быстро сообразили, что к чему, и перестали ему доверять ответственных пациентов и какие-либо манипуляции; сам он был этому несказанно рад, перейдя полностью на бумажную работу в ординаторской — с охотой писал какие-то отчёты, заполнял таблицы и вообще, выполнял любые военно-методические задачи, максимально далёкие от лечебного процесса.
— В общем, твой сокурсник встал на скользкую дорожку, — дед все никак не мог отпустить от себя эту тему. — А потом будет, как я один раз в медкнижке солдатской прочитал… Жаль, давно это случилось, не было тогда телефонов с камерами.
— И что же там было?
— Нам, как и вам по сей день, привозили солдат из медпунктов — с разного рода ерундой.
