Индекс Франка - Иван Панкратов
Ближе к полуночи выяснилось, что сепсис можно на титульный лист выносить смело. Пневмония двухсторонняя, печень на два пальца из-под рёберной дуги, селезёнка увеличена. Я доложил ведущему хирургу о тяжёлом больном, диагноз сформулировал для доклада в округ и перевёл мальчишку в реанимацию. Пока, как видишь, придраться не к чему. Но я чувствую немой вопрос — зачем всё так подробно? Понимаешь, мне вдруг захотелось заново это, тебе рассказывая, пережить и проверить — а правильно ли я выводы сделал, правильно ли понял себя тогдашнего? Сам же рядовой Гладышев, когда сообразил, что происходит с ним что-то, уж прости за тавтологию, отнюдь не рядовое, выложил обстоятельства травмы, как на блюдечке. Про драку, про черенок от лопаты, все фамилии и звания.
Лежал Гладышев в реанимации несколько дней. Все по схеме — два антибиотика плюс метрогил, интенсивная терапия, анализы по два раза в сутки. Раны очистились, я уже готовился вторичные швы накладывать. И вдруг ухудшение — и не по ранам, а сразу по лёгким. Начальник реанимации приготовился его на «вентилятор» переводить.
Теперь маленькое отступление. Был у нас в госпитале на тот момент неплохой торакальный хирург, Краснобаев, в чине майора. Ты, наверное, уже не помнишь такого, его прислали через пару лет после твоего увольнения. Да и хорошо, что не помнишь — не та это личность, чтобы её часто вспомнить. Слегка пьющий, в меру скандальный; оперировал, правда, здраво, смело и тактически верно, мог и в живот по дежурству заглянуть — но любил везде и всюду по делу и без дела нос совать, особенно там, где дело его епархии касалось. Пульмонологи и фтизиатры плакали от него порой. Он и ко мне приставал — хотел принять участие в курации Гладышева. Я ему, собственно, не отказывал — но и он со мной почему-то вместе в реанимацию на перевязки не рвался, да и в историю болезни ничего писать особо не желал. Как сейчас любят говорить, независимый эксперт. Если что, его хата с краю. Все спрашивал меня постоянно про пневмонию у Гладышева, пару раз снимки смотрел, плевриты искал или абсцессы. А там нормально всё шло, в нужную сторону. Придёт в ординаторскую, посмотрит, пальчиком что-то потыкает молча, как будто таракана соскребает — и уйдёт. Есть такие хирурги — всегда таинственные, загадочные, смотрят в анализы, вздыхают и ничего не делают. Вот и он — ходил, ходил. А потом бац — ухудшение.
Ведущий собрал консилиум. Пришло нас по установочному приказу человек двенадцать. Все хирурги, инфекционист, начальники рентгенотделения, лаборатории и станции переливания крови. Особнячком присел ведущий терапевт. Не начинали, ждали начмеда. И тут явление Христа народу — входит Краснобаев…
Платонов покачал головой, представляя себе эту картину из прошлого:
— Просто чудеса какие-то. Мы его никогда таким раньше не видели — бушлат скинул чуть ли на пол и с ходу заявляет: «Мы его лечим, лечим — а у него ухудшение. Да потому что кое-кто, — и тут он на меня показывает, — проворонил у него повторное нагноение!» Я аж рот раскрыл и ничего сказать не могу. «Мы», понимаешь? «Мы лечим!» А все ко мне повернулись молча и смотрят — мол, реагируйте, коллега. Краснобаев тем временем к ведущему хирургу подходит и продолжает: «Там рука в гною плавает, ещё бы у него второй волны сепсиса не было. Сейчас вырастим плеврит, потом абсцессы в лёгких и начнём подвиги совершать. Можно было бы повнимательнее к пациенту отнестись!» И сел за свой стол с лицом героя. Я чувствую, что покраснел до состояния спелого арбуза, по спине пот льётся просто ручьями — и ни звука не могу из себя выдавить. Ведущий помогает: «Виктор Сергеевич, я думаю, нам имеет смысл прогуляться до реанимации и удостовериться, что вы вели пациента правильно. Но на всякий случай пригласите туда операционную сестру с набором инструментов». Меня его голос не то чтобы подбодрил, но как-то уравновесил. Я позвонил в отделение, пересохшими губами там что-то пробурчал — и консилиум в полном составе двинулся смотреть Гладышева.
Повязку я под придирчивыми взглядами снял сам — и ничего там не обнаружил. Обычные грануляции, мягкая, совсем невоспалённая рука. Сам пациент вполне нормально рукой двигал, сгибал — придраться не к чему. А Краснобаев вокруг скачет и пальцем всё в раны: «Вот же, вот! Вы что, не видите, там затеки кругом!»
И ведущий хирург мне говорит: «Виктор Сергеевич, чтобы развеять все наши сомнения — будьте добры, сделайте пункцию в паре мест. Если надо, чуть расширьте имеющиеся раны. Чем чёрт не шутит». Я взял в укладке шприц, набрал лидокаин, пропунктировал — ничего. Краснобаев не уходит. «Ниже, вот тут ещё, вот тут!». Я взял зажим, ввёл его неглубоко в рану, приподнял, попытался следом пальцем зайти — но там дальше некуда, заживает всё. Повернулся к консилиуму — руки в крови, маска сползла, — как бы спрашиваю, у кого ещё сомнения остались? Ведущий тоже на Краснобаева смотрит. А тот психанул и выбежал из реанимации, как пуля…
Платонов замолчал, подперев голову рукой.
— Я так понимаю, история закончилась? — услышал Платонов голос деда спустя несколько секунд. — Тогда у меня два вопроса. Что на самом деле было, по-твоему, с Гладышевым и как этот случай изменил представление о медицине?
— Ответить на первый вопрос проще, — Виктор поднял глаза на деда. — Краснобаев надумал писать диссертацию по гнойным заболеваниям лёгких и собирал материал — именно поэтому постоянно крутился везде, где только можно было найти патологию любого рода. И пневмония, и эмпиема очень его интересовали. Гладышева он посчитал любопытным персонажем, но смотреть его ходил самостоятельно, без меня. Зачем ему советчики, если он себя кандидатом меднаук видел во сне. В какой-то момент, начитавшись своих умных книжек, Краснобаев решил немного поэкспериментировать с антибиотиками без согласования со мной. Вписал там в карту один взамен другого за пару дней до всех этих событий — задним числом уже нашли. Там карта каждый день новая, на следующие сутки очередной дежурный реаниматолог предыдущие назначения своей уже рукой переписал — и никто и вопросов не задал. А когда антибиотик этот в спектр не попал, когда развернулась клиника «второй волны» — он и думать особо не стал, как из положения выйти. Просто свалил всё на меня. Как только выяснили, в чем суть — отправили Краснобаева к чёртовой матери из госпиталя. Но не сразу — уж очень он техник был хороший. И по иронии судьбы на тот момент некому было долю лёгкого у Гладышева убрать. Так что, как ни крути, а цели он своей добился — тяжёлого торакального больного прооперировал, материал собрал. А вот что касается второго вопроса…
Виктор встал со стула, прошёлся по комнате, остановившись возле фотографии бабушки. Дед выбрал снимок, где она была молодая — такая, какой он её знал ещё с войны. Платонов помнил, как тяжело дед переживал её уход — и как живёт уже много лет, вспоминая каждый день.
— Насчёт второго вопроса… — Виктор почувствовал, что от этих мыслей немного перехватило горло. — Только спустя несколько лет понял — не должен был я ничего с Гладышевым тогда в реанимации делать. В медицине совсем не обязательно всегда что-то кому-то доказывать — надо лишь быть уверенным в своей точке зрения. И в первую очередь — быть грамотным клинически и смелым духовно, чтобы уметь отказаться от манипуляции, от процедуры, от операции. Надо было шприц с лидокаином Краснобаеву отдать
