Индекс Франка - Иван Панкратов
Он повернулся к дверям и увидел, что в проёме остался только Щетинин — прислонившись к дверному косяку, он держал под мышкой рулон туалетной бумаги. Потому что больше держать его было нечем. Руки у Щетинина отсутствовали с уровня чуть ниже локтя. Он стоял и с совершенно спокойным лицом что-то говорил про себя, еле заметно шевеля губами. Был он, как и всегда, в застиранном халате, что держался лишь на усердии сестры-хозяйки, а под халатом вместо нижнего белья — большое банное полотенце, потому что надеть трусы не давал катетер.
— На перевязке был? — спросил Платонов, проходя мимо.
— Был, — подтвердил Щетинин. — Доктор, знаете, что я сейчас понял?
Виктор заинтересованно остановился.
— Что я даже перекреститься не могу. Нечем.
— А ты, Костя, никак верующий? — удивился Платонов.
— Да с таким, — Щетинин взмахнул культями, — быстро поверишь. Только руки от этого не вырастут.
Виктор хотел сказать что-то ободряющее, но Костя развернулся в сторону коридора и направился в туалет. Платонов проводил его взглядом. Щетинин остановился около ручки, наклонился, прижал локтем, вошёл. Спустя пару секунд дверь закрылась. Как он это сделал изнутри — Виктору даже не хотелось представлять.
Щетинин лежал у них уже пару месяцев — один из тех, кого до сих пор не оставила в стороне «медная лихорадка». В поисках проводов среди каких-то развалин, будучи в изрядном подпитии, хорошенько потянул на себя кабель под напряжением. Остался жив, но с руками пришлось проститься. Платонов помнил, как тяжело далось ему решение об ампутации правой руки, ведь её он очень надеялся сохранить — и как, казалось бы, равнодушно дал на это согласие сам Щетинин.
— Вы врачи, вам видней, — всё, что он ответил на длинное объяснение Виктора. Платонов постоял тогда возле кровати, глядя куда-то в стену, а потом молча ушёл. Расписаться в согласии на операцию Костя не мог, пришлось оформлять консилиумом. На следующий день всё было сделано…
Виктор вернулся в ординаторскую, сел за стол и упёрся взглядом в «Прошу освободить меня от…». Продолжать писать пока не хотелось. Платонов понимал, что формулировка должна быть максимально точной, но в то же время очень обтекаемой — ведь этот рапорт прочитает и заведующий, и начмед. Возможно, и главврач. И каждый — каждый! — захочет объяснений. Потому что: «Ну нельзя в нашей медицине вот так, как ты хочешь! Нельзя шашкой махать! Стоит одному такое написать — и потом начнётся. Устану ходатайства подписывать».
Платонов отложил лист с незаконченным рапортом на весёленькую ярко-зелёную папку с этикеткой «Тяжёлые больные», набранную максимально большими и жирными буквами. Папка на сегодняшнем незапланированном — попросили подменить — дежурстве в очередной раз еле-еле закрывалась. Коллеги не поскупились на пациентов, оставленных под наблюдением. Нужно было идти на обход в хирургическое отделение, но Виктор вдруг понял, что сидит, обхватив голову руками и глядя куда-то в стол. Он осознавал, что эта остановка кровотечения могла быть за сегодня не последней; что ему, вероятно, придётся ещё раз переступить порог палаты и заниматься гемостазом — после такой обширной некрэктомии раны кровоточили несколько дней практически в ста процентах случаев…
В дверь постучали, отвлекая от мрачных мыслей. Спустя секунду дверь открылась.
— Не обессудьте, побеспокою. Вы не курите? — спросил батюшка Платонова. Виктор сразу не ответил, глядя на него затуманенным взором, потом молча покачал головой. — А я вот против соблазна никак устоять не могу, — развёл руками отец Александр. — Не составите компанию, Виктор Сергеевич? Обещаю дымить в сторону и только там, где разрешено в лечебном учреждении.
Платонов вздохнул, взял из шкафа лёгкую куртку, накинул поверх халата и вышел из ординаторской. Дверь на улицу была совсем рядом — Виктор отодвинул защёлку, вышел первым, придержал дверь, выпуская священника на крыльцо с пандусом. Батюшка вышел, глубоко вдохнул свежего и прохладного весеннего воздуха, спустился по ступенькам и закрутил головой в поисках указателя «Место для курения». Виктор молча указал головой в сторону автостоянки. Они немного прошли в указанном направлении и укрылись за машинами. Запустив руку куда-то под рясу, отец Александр вытащил пачку сигарет и зажигалку.
— Как же вы здесь работаете? — спросил он у Платонова, закурив и убедившись, что дым по ветру уходит в сторону от доктора.
Виктор пожал плечами.
— А что вас удивило?
— Нельзя сказать, что это удивление, — отец Александр смотрел в сторону, размышляя о чем-то. — Я был вполне готов к тому, что увидел. Поверьте, не первый раз я в больницах. Зовут часто — когда поддержать, когда соборовать. — Он, наконец-то, повернулся к Платонову. — Но ведь очень тяжело — видеть эту боль, страдания, понимать обречённость некоторых из них. Морально тяжело. Психологически. Даже физически, наверное.
— Разве у вас не так? — пожал плечами Виктор. — Приходят с болезнями, проблемами, страхами и тревогами. Просят — через вас — высшие силы. Хотят жалости, снисхождения. Исцеления просят и душевного равновесия.
Батюшка ответил не сразу. Платонов смотрел на него и словно провалился куда-то в прошлое — а ему этого очень не хотелось. Там, в этом тоскливом и мрачном прошлом, не было ничего, что он хотел бы вспомнить; ничего, чему он был бы рад, глядя на большой золотой крест поверх рясы и на то, как ярко вспыхивает огонёк сигареты у лица священника.
— Мы можем, — неожиданно начал батюшка, взглянув Виктору прямо в глаза, — разгрузить человека душевно. Принять часть его боли или страха на себя. Убедить его в том, что господь всемилостив и справедлив, и что будет каждому по делам его… И так далее, — он в последний раз затянулся, затушил окурок о дерево рядом с ними, огляделся вокруг и, не найдя урны, положил его в пачку сигарет. — А вы просто берёте скальпель и режете…
— Режут свиней, — машинально поправил Платонов. — Мы оперируем.
Прозвучало это дерзко и неуважительно, но Виктор не смог отказать себе в удовольствии. Отец Александр вздохнул, словно извиняясь и принимая поправку к сведению.
— Да, именно, — согласился он с предложенной терминологией. — Сам порой грешу тем, что поправляю мирян. В нашей сфере ещё меньше тех, кто до конца во всём разбирается… Эдакий религиозный граммар-наци.
— Да, — согласился Виктор. — Медицина вторая по точности наука после религии. А вы не отстаёте от современных тенденций, судя по сленгу, — ухмыльнулся Платонов.
— Куда ж без этого, — признал отец Александр. — У нас двое батюшек блоги на Ютубе ведут, а в епархии это поощряют. Веяния нынче такие в религии, всё больше цифровые. Кто в Твиттер пишет, кто на Фейсбук… Но я отклонился от темы. Вы исцеляете, даёте веру в завтрашний день, берете часть боли на себя — но при этом совершенно не верите в то, во что верим мы, служители культа, как нас называют.
Батюшка пристально посмотрел в глаза Платонову и спустя мгновенье догадался, что тот и не пытается понять. Виктор находился где-то далеко отсюда — ему было наплевать на философию, он слушал из вежливости и не был готов углубляться в теорию.
— Похоже, у вас что-то случилось, — покачал он головой. — Обычно врачи с удовольствием пытаются развенчивать все мои утверждения и сравнения. Конечно же, вспоминают незабвенное бендеровское «Почём опиум для народа?» Господь с вами, товарищ доктор, какой опиум. Так, лёгкий душевный промедол — и строго дозированно.
Платонов внезапно вынырнул из своих воспоминаний, услышав вдалеке сирену «Скорой». Несколько секунд он смотрел на подъездную дорогу, а когда звук стих вдалеке, обернулся к отцу Александру.
— Как мы здесь работаем, спрашиваете? Был у меня давно, ещё в прошлой жизни, подобный разговор. Произошёл он на пороге реанимации сразу после того, как там умер мальчик, лет четырнадцати или пятнадцати, не помню точно. Умер глупо; я бы даже сказал, случайно. Просто так получилось. Не те врачи рядом оказались, когда беда пришла. Хорошие, честные, исполнительные — но просто не те. И похожий на вас батюшка, что этого мальчика соборовал, рассказал тогда, что кладбище — это сад божий, а люди в нём как
