Индекс Франка - Иван Панкратов
— Да.
Мария Дмитриевна, судя по её взгляду и тому, как она мяла в руках платок, была женщиной участливой, глубоко сопереживающей и все слова Платонова принимала близко к сердцу. На глазах у неё выступили слезы.
— Я на балкон вышла сегодня, глянуть, не идёт ли внучка со школы… А рядом балкон Верочки… И она там… Стоит, цветы поливает. Вся такая вот… В одной ночнушке. Прямо этой своей стороной, где… вот это всё… ко мне стоит. И какая-то ещё и оранжевая. В руках у неё лейка маленькая, льёт и в цветы, и мимо. Я, знаете, поначалу забыла, зачем и вышла-то туда… А живём мы на одной площадке. Я выскочила и к ней в дверь звоню. Открыла она не сразу…
Платонов терпеливо выслушал то, как Вера Михайловна впустила её, как рассказала, что вчера во время вечерней готовки на ней загорелась кофта, но ничего страшного, это всего лишь ожоги, они пройдут, дома есть и «Олазоль», и таблетки обезболивающие, и мази.
— … Я ж, говорит, всё-таки врач со стажем, — торопливо, словно боясь забыть, говорила Мария Дмитриевна. — А она врач, да. В поликлинике нашей работала. Терапевтом. Правда, давно; на пенсию вышла года три или четыре назад. Я сама к ней ни разу не обращалась, но хвалили её, да, очень хвалили. Слышала, что ушла она в какую-то частную практику, домой к себе пациентов приглашала…
«Да какая частная практика, — про себя констатировал Платонов, — если терапевт со стажем глубокие ожоги в упор не видит и лечит их аэрозолями. Куда катится мир…»
Виктор понял, что пора бы и закончить разговор — хотелось присесть, вытянуть ноги, выпить кофе.
— Вы сейчас, Мария Дмитриевна, идите домой. Если родственников знаете — известите. Если нет — можете и сами приходить, но в реанимации что угодно может быть, обнадёживать не буду. А мы всё сделаем, что от нас зависит.
И Виктор просто шагнул ей за спину, потому что ждать вежливого окончания разговора, расшаркиваний и благодарностей он не хотел. И не любил. Тем более, что в этом разговоре что-то не давало ему покоя с самого начала.
Вера Михайловна.
Врач.
Он шёл к ординаторской и понимал, что её фамилия — Кузнецова — ничего ему не говорит. А вот имя и отчество — в такой комбинации в его жизни один раз встречались.
И уже в кабинете, в очередной раз глядя в сопроводительный лист, он вдруг понял, что она не Кузнецова.
На «Скорой» записали так, как услышали. Так, как она им прошептала — или так, как по телефону, вызывая бригаду, сказала Мария Дмитриевна, а диспетчер не разобрала.
— Русенцова, — шепнул сам себе Платонов. — Вера Михайловна Русенцова.
Он глубоко вдохнул, встал, открыл окно. И увидел, что у него дрожат руки.
8
Все, что происходило сейчас в реанимации, было до боли, до пляшущих чёртиков перед глазами знакомо. Если, конечно, не брать во внимание, что Платонов, сжимая в одной руке пинцет, а в другой тёплую от перекиси и крови салфетку, как никогда ненавидел в это мгновенье свою работу.
Санитарка и медсестра из реанимации держали пациентку на боку, прижав её грудью к борту клинитрона; операционная сестра, нацепив защитные очки, одной рукой подавала, не глядя, сухие салфетки со столика, другой нажимала на голубую кнопку коагулятора — в те моменты, когда Платонов командовал.
В реанимационном зале было мрачно — жалюзи наполовину прикрыты, а лампы под потолком создавали какой-то темно-жёлтый фон с множеством теней, поэтому Дима Кириллов, дежурный анестезиолог, чувствуя, что света катастрофически не хватает, включил лампочку в интубационном клинке и светил тонким, но ярким лучиком туда, куда, по его мнению, смотрел сейчас Виктор.
А смотрел Платонов на медленно натекающую лужицу крови. Вчера, на третьи сутки после поступления, он выполнил Русенцовой обширную эпифасциальную некрэктомию, что давало ей пусть и призрачный, но шанс. Ожоговый струп был удалён до поверхностной фасции на большой площади левой руки, груди и спины — и теперь вся эта большая рана стала потенциальным источником спонтанных кровотечений. Тонкие струйки бежали по спине, скапливаясь в небольшие озерца. Простыня пропиталась кровью насквозь — дежурная медсестра увидела кровотечение только тогда, когда пациентка шевельнулась в клинитроне, сдвинула локтем резиновый уплотнитель борта, и воздушная струя компрессора, вырвавшись на свободу, дунула ей точно подмышку, вспенив и разметав по стенам и аппаратам мельчайшие кровавые брызги. Когда это случилось и розовая пена вспучилась клубами вдоль руки — прибежали за Платоновым.
Ему на счастье, операционная сестра не ушла вовремя домой, подготавливая инструментарий на завтрашние пересадки, за что и расплачивалась сейчас, ассистируя Виктору.
— Вот здесь, — пристально глядя перед собой, сквозь зубы сказал Платонов, понимая, что долго держать тяжёлую, почти стокилограммовую бабушку девочки не смогут. Лена протянула к пинцету с зажатым кровоточащим сосудом жало коагулятора, легонько прикоснулась. Спустя секунду у лапок пинцета вскипела кровь, Платонов выждал полсекунды, убрал, несколько мгновений смотрел на черную точку.
— Сухо, — сказала Лена. — Дальше идём.
Платонов провёл салфеткой по поверхности раны, увидел ещё одну кровавую змейку, выхватил её пинцетом, сильно прижал. Лёгкий треск коагулятора. Пациентка застонала.
— Жжёт, — услышали все в палате. — Ногу…
Голос был такой по-детски жалобный, что Платонов вздрогнул от неожиданности.
— Где-то пробивает, что ли? — спросила Лена. — Электрод под ногой. Вроде не натекло туда ничего.
Санитарка, освободив одну руку, откинула тонкое одеяло, заглянула.
— Там все сухо. Нога на пластине лежит.
Платонов снова наклонился к кровати. Лучик света скользнул по спине, очередное шипение кипящей крови…
— Ой-ой!
— Да что там?! — выругался Платонов. — Мне работать надо. Мы так ей ритм сорвём. Или ожог ещё один устроим.
Лена протянула салфетку с перекисью. Он прижал её к месту над правой лопаткой, где была ещё пара источников кровотечения, задумался. Потом вдруг сказал:
— Выключите клинитрон.
Пара тихих булькающих звуков с той стороны, где стояла медсестра. И сразу стало непривычно тихо. Подложка клинитрона опала, перестав трепыхаться. Платонов аккуратно прикоснулся пинцетом к сосуду, Лена нажала кнопку — и только шипение. Пациентка не отреагировала.
— Не знаю, какая тут связь — но надо запомнить, — сам себе сказал Виктор. — Продолжаем, а то её скоро на нас уронят.
Через пару минут всё было закончено. Пока Лена заново формировала повязку, Виктор избавился от окровавленного фартука и нарукавников, хотел оглянуться, но не смог. Наоборот, заставил себя уйти поскорее, оставив пациентку на попечение дежурной смены.
Уже в коридоре он вспомнил, что не сказал Лене «спасибо» за такую своевременную помощь. Надо было, конечно, попросить, чтобы она не увозила коагулятор в операционную, оставив его до утра в реанимации — но заходить обратно не было никакого желания. Он просто чувствовал, что Лена именно так и поступит — и доверял ей в этом.
Войдя в ординаторскую, Платонов взял историю болезни, открыл на нужной странице, быстро черканул дневник, описал остановку кровотечения, и отодвинул от себя, словно страницы были испачканы в кровавой пене. Скрипнув зубами, он сделал несколько шагов по небольшому кабинету, глядя под ноги.
— Я просто не смогу, — отчётливо в тишине ординаторской сказал он, глядя в экран телевизора, где без звука шли какие-то новости. — Не смогу. Это невозможно.
Он развёл руками, словно разговаривая с невидимым собеседником и показывая всю степень своего неприятия, медленно и отчётливо покачал головой. Потом вернулся на место, взял из лотка принтера лист бумаги и написал на нем точно по центру и чуть ниже середины, оставив место для «шапки»:
«Рапорт».
Правильно было, несомненно, написать «заявление», но Виктор и не подумал исправить. Он прикрыл глаза на секунду, потом вздохнул и добавил к заголовку:
«Прошу освободить меня от…»
Платонов споткнулся на этой фразе. Взяв со стола ручку, он абсолютно точно знал, что хочет сказать — а вот как начал выводить слова на бумаге, словно растерялся в формулировках. И это несмотря на то, что писал он всегда лучше, чем говорил.
«Прошу освободить…»
— От чего?
Виктор не заметил, как начал медленно раскачиваться на стуле, подбирая
