Индекс Франка - Иван Панкратов
— Давай ещё один, — выкинув ставший серо-коричневым тампон, Виктор протянул руку за следующим. Медсестра тем временем самостоятельно, чтобы не стоять без дела, отмыла пару участков на правой ноге — Платонов краем глаза взглянул на раны и жестом показал, что можно закрывать. Вернувшаяся из коридора Альбина помогла Насте замотать голень в два слоя марли в антисептике и укрыть всё это бинтом.
— Лицо я пока не трогаю, — сказал Платонов то ли для себя, то ли для Балашова, то ли вообще для всех в операционной. — На подбородок кинешь пару туров, — это уже было для Насти, — когда шею закроешь. Теперь давайте спину.
Балашов взял пациентку за голову, контролируя ларингеальную трубку.
— Можно, — коротко разрешил он. Виктор с Альбиной повернули бабушку на левый бок. Каталка слегка вздрогнула, но тормоза не дали ей тронуться с места.
Платонов упирался в спину лишь одной рукой, а второй, не отводя взгляда в сторону, махал в воздухе в ожидании. Спустя пару секунд в перчатку лёг холодный тампон. Виктор, наклонившись, быстро провёл по ней несколько раз антисептиком, ощутил на боку абсолютную резиновую гладкость того, во что превратилась кожа, повернулся к Балашову и сказал:
— Надо бы и тут пройтись ножом — хотя бы экскурсия увеличится.
Тот посмотрел на монитор, пожал плечами:
— Сатурация, в общем-то, почти сотня, но не забываем, что это на чистом кислороде. Потом ещё бронхоскопию сделаем после твоей работы. Узнаем, что внутри. А ты делай всё, что считаешь нужным, она в полном твоём распоряжении.
Виктор посмотрел на Альбину:
— Держишь пока? Мне сейчас придётся отпустить. Потом расскажешь, что в коридоре узнала.
Студентка ничего не ответила, сосредоточившись на пациентке. Платонов увидел капли пота у неё на лбу. Потом взял протянутую Настей ручку электроножа, в другую руку лёг зажим Бильрота. Виктор примерился к основанию подмышечной впадины, прикоснулся к коже и нажал кнопку. Едкий серый дым со странным, одновременно и приятным, и отталкивающим запахом, струйкой потянулся вверх. На боку у пациентки образовался разрез около пяти сантиметров в длину с опалёнными краями, в глубине блеснул жир. Виктор завёл в рану зажим и аккуратно раздвинул его края. Блестящий и мокрый, но не от крови, жир вспух в разрезе и немного выдавился наружу.
— Процесс идёт, — вздохнул Платонов. — Не забываем, что дым от коагулятора является хорошим канцерогеном. Дыхание задерживаем, дышим в сторону.
Альбина, не отпуская руки, немного отстранилась назад.
Виктор изменил угол разреза, формируя зигзаг. Один отрезок, второй, третий…
От окна доносился тихий голос Балашова — он что-то рассказывал Марине. Платонов прислушался:
— … И я им говорю: «Только что вы на операции видели три типа современной анестезии — правильную, неправильную и никакую». Понимаешь, хорошо держать челюсть и вдувать в уши студенткам третьего курса какие-то красивые слова о пропофоле, ардуане, галлюцинациях, сатурации, ларингеальных масках, о том, что пациенту не больно, «И вот посмотрите на монитор, пульс и давление в норме», потом посетовать на график дежурств, на низкую зарплату, рассказать пару анекдотов сомнительного качества… А мне хотелось взять ему и в ухо дать, потому что качество анестезии было просто ниже городской канализации. То ноги сгибает, то икает, то живот дует…
— Чуть погромче можно? — попросил Платонов. После каждого разреза он раздвигал новый участок и смотрел, как из ранее сформированных медленно вытекает транссудат. Балашов оглянулся и добавил уже, похоже, в окончание своего монолога:
— Очень я сильно не люблю самолюбование в медицине. Особенно в операционной. Прям аж зубы ломит, Виктор Сергеич.
Платонов пожал плечами и, когда очередной разрез вышел за пределы рёберной дуги, решил с этим закончить.
На другую сторону они перевернули пациентку гораздо проще — тянул Платонов, Альбина только обозначала помощь. Потом Настя делала на груди завязки, а Виктор взял с её стола «зелёнку» на зажиме и нарисовал линию вдоль правой руки над сосудисто-нервным пучком.
— Пару зажимов мне сюда положи, — он показал рядом с собой на каталку. — Неизвестно, как пойдёт. Вдруг шить надо будет. И возможно, что много.
Когда все было готово, Виктор проделал ту же процедуру, что и на боку — зигзагообразным разрезом обозначил крупные сосуды руки, раздвигая плотный ожоговый струп и освобождая кровоток. В паре мест он попал в небольшие вены, но вовремя наложенные зажимы и коагулятор позволили обойтись без ушивания.
Когда закончил — немного отступил назад и, как художник, посмотрел на руку в целом. Не понравилось. Снова взял в руки электронож и с противоположной разрезу стороны сделал то же самое. Настя послушно ждала команды делать повязку.
— Давай губку, — поставив точку в этом деле, сказал Виктор. — Я, конечно, сегодня дежурю, но бегать в реанимацию не особо хочется.
После таких разрезов в течение нескольких часов кровообращение обычно улучшалось; из сосудов, что пересекались при выполнении лампасных разрезов, начинало сильно кровить. Это, с одной стороны, было маркёром хорошего выполнения задачи, а с другой — могло загнать пациента в анемию, когда ему и так не сладко.
Гемостатической губкой, разрывая её на кусочки, Виктор выложил почти всю длину разрезов на руке. Настя укрыла их марлей, смоченной в хлоргексидине, и забинтовала.
— Отдохнула? — спросил Платонов у Альбины. — Тогда рассказывай.
— Обгорела женщина вчера. Так считает соседка, — начала санитарка. — Это она её увидела на балконе и «скорую» вызвала. Бабуля вроде как готовила что-то на плитке электрической, наклонилась над ней — и кофта вспыхнула. Дома у неё был «Олазоль». Никого не вызывала. Сегодня на балкон вышла, а соседка там цветочки поливала. Она и увидела. Пока «скорую» ждали, рассказала, что с ней случилось. Соседка говорит, она невозмутимая была абсолютно. «Подумаешь, ожог. Сейчас мазью смажут и домой поеду обратно». Потом на «Скорой» укололи что-то, и она внятно разговаривать перестала.
— В реанимацию она поедет, а не домой, — покачал головой Балашов. — Вы закончили?
— Да, закончили.
— Тогда я «эндоскопов» вызываю, пусть своё глянут.
— А знаете, что самое главное? — вдруг спросила Альбина. Платонов, собиравшийся уже снимать перчатки, остановился. — Соседка сказала, что она врач.
— Кто врач?
— Вот, — Альбина показала на пациентку. — Она.
Виктор скинул перчатки и наконец-то снял очки. Потом посмотрел в обожжённое лицо на каталке. Что-то показалось ему знакомым, но с фамилией «Кузнецова» никаких ассоциаций не возникало.
— Врач… — задумчиво посмотрел он на Балашова. — Сам понимаешь…
— «Мы своих не бросаем» — ты это хочешь от меня услышать? — сидя вполоборота на табуретке у окна, спросил анестезиолог. — Тут, собственно, хоть бросай, хоть не бросай — ты ей сколько поставишь? Сорок?
— Сорок пять. Плюс наверняка ещё дыхательные пути.
— Знаешь, мне в таком случае все равно, кто она. Мы всех одинаково лечим. И от такой травмы — не факт, что вылечим.
Балашов крутанулся на табуретке и продолжил заполнять протокол анестезии. Виктор вздохнул, стянул нарукавники, разорвал на спине узел фартука и, скомкав всё, положил в жёлтый бак. Потом посмотрел на часы — на работу ушло почти пятьдесят минут; костюм был местами мокрым и неприятно холодил спину.
Поднеся ладони к автоматическому дозатору антисептика, Виктор получил порцию, протёр руки, потом машинально локтем открыл дверь, хотя выходил наружу — и столкнулся с женщиной лет пятидесяти, подскочившей со стула рядом с дверью.
— Как там Вера Михайловна? — спросила она Платонова.
Виктор, продолжая держать перед собой руки, распространяющие аромат «Изосептика», переспросил, потому что почувствовал в этом что-то знакомое:
— Вера Михайловна?
— Да, — женщина шмыгнула носом и умоляюще сложила руки на груди. — С ней всё будет хорошо?
«Я сильно сомневаюсь», — хотел было ответить Виктор, но решил воздержаться пока от таких оценок.
— А вы — соседка? — уточнил он у собеседницы.
— Да. Мария Дмитриевна, можно по-простому…
— Все очень серьёзно, — перебил её Платонов, решив не узнавать, как там можно «по-простому». — Ожоги глубокие. Площадь большая. Обратилась спустя… Спустя сутки? Я так понимаю, если не вы, она бы дома
