Райгород - Александр Гулько
На лице Каплуна отразилась крайняя степень изумления. Мол, как вам такое в голову могло прийти?
– Конечно, нет! – засуетился он. – Это досадное недоразумение! Случайно один ноль в накладной приписали. У бухгалтера рука дрогнула, а я…
– Ясно, спасибо, – прервал его Малиновский. – Еще вопрос: почему вы все время щуритесь?
– Зрение плохое, – вздохнул Каплун и стал тереть глаза с уже совершенно невообразимым усердием.
– Тогда почему же вы без очков? – строгим учительским тоном спросил Малиновский.
– Некогда было заказать. Работа, как говорится…
– А если бы вы вовремя купили очки, то не проглядели бы досадной описки?
– Ни в коем случае! – с жаром ответил Каплун.
Малиновский повернулся в сторону судьи и заседателей и деловито сообщил:
– Справка от окулиста представлена суду, страница двенадцатая. – И добавил: – Вопросов к подзащитному больше не имею.
После чего отпил воды из стакана, поправил галстук и, придав всему своему виду строгость и значительность, заключил:
– Прошу суд принять во внимание героическое прошлое моего подзащитного, а также учесть состояние его здоровья. При вынесении приговора прошу проявить гуманность: не лишать гражданина Каплуна свободы и ограничиться условным наказанием! Большое спасибо, товарищи!
Через полчаса судья огласил приговор: три года условно. Каплуна отпустили в зале суда.
Глава 14. Косточки
Пока Исаак Каплун с риском для жизни обеспечивал материальное благополучие семьи, а потом боролся за свободу, в жизни Лейба и Ривы происходили не менее драматичные события.
Вскоре после денежной реформы скончались Ривины родители. Ушли быстро, друг за другом, будто сговорились. Вначале умерла мама, а всего через полтора месяца не стало и отца. Ничем особенно не болели, просто, как сказал перед смертью Ривин папа, устали жить. Уж больно много тревог пришлось на их век.
В дни траура в дом Ривиных родителей приходили люди. Мужчины молились. Женщины собирались в кухне. Тихо, вполголоса беседовали, вспоминали усопших. Соседка Фаня говорила:
– Достойную жизнь прожили…
– Да… – соглашалась библиотекарь Рита Марковна. – Как Лев Николаевич и Софья Андреевна.
– При этом тоже никогда не ругались! – не скрывая зависти, добавляла другая соседка – тетя Песя. Когда она скандалила со своим мужем, слышало полместечка.
Рае тоже хотелось участвовать во взрослых разговорах. Однажды сказала:
– Сколько их помню, все детям, все детям…
Дни траура, как известно, нужны близким покойных. Чтоб смириться с утратой, легче пережить горе. Но после завершения шивы Риве легче не стало. Она по-прежнему сильно горевала. Не могла ни спать, ни есть. Постоянно плакала. Бесконечно перебирала и складывала родительские вещи. Понимая, как Риве тяжело, Лейб и дети ее поддерживали. Ни на минуту не оставляли одну. Старались не огорчать, взяли на себя часть домашних дел. Ну и, конечно, находили какие-то слова поддержки и сочувствия.
– Земля им пухом! – часто произносил Лейб, участливо приобнимая жену. – Они были хорошие люди…
– Да… – соглашался Сема. И, поглядывая на подаренные дедом часы, добавлял: – Время лечит…
– Как говорится, все там будем… – с недетским глубокомыслием произносила Рая.
Риве от всех этих разговоров легче не становилось. Что бы ни говорили близкие, она никак не могла примириться с мыслью, что родителей больше нет. Ей чудились их голоса, они приходили к ней в ее беспокойных снах. Иногда ей казалось, что она видит их на улице, на базаре. Вон на той женщине такой же платок, какой был у мамы. А вот тот старик со спины похож на отца, у него такое же черное пальто с каракулевым воротником… На фоне стресса Рива стала испытывать физические страдания: потемнела лицом, сильно похудела, страдала приступами мигрени. Но никакая физическая боль не могла сравниться со страхом, что подобное состояние никогда не закончится и скорбь будет бесконечной. Каждый вечер она засыпала с мыслью, что время – никакой не лекарь и ей уже никогда не вернуться к прежней жизни. И каждое утро было похоже на предыдущее – едва она просыпалась, скорбь наваливалась на нее всей своей холодной свинцовой тяжестью и придавливала к мокрой от ночных слез подушке.
Но минуло пара месяцев, и, как всегда бывает в подобных ситуациях, произошел перелом. Однажды Рива проснулась среди ночи с новой и непривычной мыслью: она знает, как прекратить мучения – нужно сменить обстановку, уехать. Причем куда-нибудь, где ничего не будет напоминать о родителях. Эта мысль показалась ей настолько странной и даже пугающей, что Рива обругала себя за предательское малодушие, решила выбросить подобные глупости из головы и уснула.
Но спустя несколько дней мысль вернулась, а через короткое время уже стала навязчивой. Никакое это не предательство, говорила себе Рива. Ничего не мешает хранить память на расстоянии, вспоминать папу и маму, когда захочется. Произносить «Изкор»[44] в дни памяти, приезжать на кладбище. Мало ли способов отдать долг памяти! Но ходить по улицам, где прошло детство, проходить мимо родительского дома, делать скорбное лицо, сталкиваясь с сочувствующими взглядами соседей и родственников… Нет, она больше не может! И в то же время она задавала себе вопросы: «Что скажут дети? Лейб? Что подумают родственники и соседи?» И тут же находились ответы: родственникам она все объяснит. Соседи? Им до нее дела нет. Что же касается Лейба, то она думает, что он может где угодно работать. Дети? Детям только лучше будет. Не век же им в местечке жить… Со временем вопросов и ответов становилось все больше и больше. Постепенно они превращались в длинные изнурительные внутренние диалоги. В какой-то момент они стали настолько утомительными, что Рива решила: она больше не может держать всё в себе и готова поговорить с Лейбом.
Но не успела. Ибо вскоре произошла история, которая отвлекла от непростых размышлений не только Риву, но и вообще заставила не на шутку поволноваться всю семью. Случилось это примерно на третий или четвертый месяц траура. За несколько дней до того, как все произошло, Лейб сообщил Риве, что в ближайшую пятницу хочет пригласить домой несколько важных районных начальников. В Доме культуры будет партхозактив, а после они зайдут выпить по стаканчику. Кроме того что Лейбу хотелось в неформальной обстановке пообщаться с так называемыми партнерами, он предполагал немного отвлечь Риву от грустных мыслей.
– Ой! – покачала головой Рива. – Разве мне сейчас до гостей…
Лейб понимающе кивнул, но сказал, что это важно. Будут секретарь райкома, начальник сельхозуправления, прокурор, начальник милиции. Словом, все, с кем у него дела.
На Ривином лице появилось выражение брезгливости. Ей всегда были омерзительны все эти двуличные,
