Роман с Луной - Марина Львовна Москвина
Качаясь от непосильной ноши, ветераны потащились к автобусу. Два старичка никак не могли поднять один мешок, потому что выпили «фронтовые сто грамм», и по несколько раз. Помогая друг другу вскинуть за плечи подарки, старики запутались, ноги их заплелись, и они рухнули под грузом буханки, бычков, котелка и фляги. («Ты представляешь? Опять то же самое! – рассказывала мне потом Рита. – Поворачиваюсь, а они лежат. Правда, я не поняла, те же снова упали, что в прошлый раз, или не те?..»)
– Эт-то вам не продуктовые пайки, которые в советские времена раздавали, эт-то – настоящий подарок, со смыслом! – говорила бойкая женщина средних лет, крепкая такая баба в сапогах и пилотке, устроительница этого действа.
Она помогла стариканам встать, взгромоздила на них вещмешки и легонько подтолкнула в спины, указывая направление.
Рита с Фимой тоже вышли из ресторана, волоча за лямки увесистые правительственные дары.
– Что ж мы теперь будем делать? – спросила Рита. Они уселись на тротуарчик перевести дух и стали перебирать содержимое мешка. Погодка хорошая, расцветали вишни, Риту с Фимой обдувал теплый ветерок, шел восьмидесятый май в жизни Серафима. И восемьдесят третий – Ритин. Фима школьником был, когда началась война, а Рита – выпускница. Большой Гнездниковский переулок. Двадцать первое июня, последний звонок… Считай, все имена мальчиков, с которыми она танцевала на выпускном балу, теперь написаны в столбик на мраморной доске при входе в их 19-ю школу.
Сидят Рита с Фимой, думу думают. Машину нипочем не возьмут, это будет нарушением режима экономии. А до метро еще ой как далеко!
– А давай, – предложила Рита, – отдадим все во-он той мороженщице?
Фима встал, подошел к этой молоденькой татарке и сказал:
– Дитя мое! Позвольте, мы с женой в честь праздника Победы вручим вам скромный сувенир!
И преподнес ей котелок, буханку черного, две кружки, металлическую флягу и «Бычки в томате». Себе они оставили солдатский вещмешок, а в нем бутылка – в алкогольную коллекцию Фимы.
Как она обрадовалась!
– Вот здорово, – говорит, – я у себя дома брату покажу!
А Рита с Фимой зашагали дальше налегке.
– Вдруг нас догоняет эта девушка, – рассказывал потом Фима, – и давай совать в наш походный мешок брикеты мороженого, которые были по весу чуть ли не больше, чем фляга с котелком. Вес у нас не уменьшился, но мы побоялись обидеть мороженщицу. Я потом все думал: что она, интересно, зимой делает? Продает беляши, которые выпекает ее брат? Или учится? Хотелось бы думать, что наша молодежь не только за лотками стоит. Стране нужны молодые специалисты. Выучится на инженера-технолога холодильных установок, вернется к себе в Казань или в Казанскую область, будет работать на комбинате мороженого… Так мы с Маргаритой, – завершил он свой рассказ, – еле-еле, перебежками, доковыляли до метро.
А надо сказать, Серафим имел в своих запасниках знатную коллекцию алкоголя. Поскольку он долгое время служил дипломатом и его основным поприщем было международное профсоюзное движение, Фима часто наведывался в слаборазвитые страны с сильным профсоюзным движением и намного реже посещал развитые страны с недостаточно развитыми профсоюзами.
Каждый раз из своих заграничных поездок он привозил алкогольную продукцию тех стран, где ему приходилось бывать. Поэтому он совершенно стихийно стал коллекционером вин и настоек. Причина тут крылась не в страсти собирателя, а в том, что, будучи, в принципе, человеком непьющим, Фима не мог сразу опустошить все, чем был одарен как руководитель советской делегации.
Что греха таить, большинство профсоюзных лидеров в слаборазвитых странах любили выпить. Они щедро угощали своих старших братьев по соцлагерю и обязательно давали с собой. Например, в Мексике Фима был обременен трехлитровой бутылью кактусовой водки. Решиться открыть такую безбрежную емкость равносильно началу военной кампании – нельзя же выпить стаканчик, а потом всю эту роскошь отставить. Вот Фима и не начинал, но аккуратно укомплектовывал виски, коньяки, вина и настойки в буфет. Когда же буфет был битком набит этими достославными трофеями, Серафим начал громоздить бутылки на буфет, а дальше просто совал их под письменный стол. Но чтоб это не выглядело странным, провозгласил себя «коллекционером элитного алкоголя».
Иногда на большие праздники он доставал откуда-то из последнего ряда приземистую бутылку с надписью Rom Cubana, слегка подернутую пылью:
– Эту бутылку, – говорил Фима с загадочной улыбкой кардинала Мазарини, – мне подарили мои кубинские друзья на седьмой международной профсоюзной конференции в Сантьяго…
Кеша открывал ее прилюдно, под аплодисменты, а Фима гордо принимал поздравления, если ром можно было пить и он еще был крепок, как в те самые времена, когда Фидель с соратниками высаживался в Сантьяго-де-Куба, чтобы уничтожить ненавистный режим Батисты.
Обычно первый тост провозглашался за отважных рабочих, которые победили своих угнетателей и по этому случаю сразу звали Фиму и вручали ему символическую бутыль.
Коллекция вин профессора Серафима всегда была гордостью нашей семьи, но иногда служила сильнейшим раздражителем для публики, которая не понимала, как можно коллекционировать то, что нужно незамедлительно употребить. В квартиру к Рите с Фимой наведывались ведь и такие члены профсоюзов. Они в восторге замирали, обозревая Фимины запасы, и кто намеками, а кто и прямо в лоб – вынуждали Серафима обеспокоить коллекцию. Лишь после усиленных просьб Серафим соглашался, выставляя для особо жаждущих наименее ценные экспонаты. Например, водку «Столичная», подаренную профессору аспирантом из Замбии, или вино «Токай», привезенное делегатами из социалистической Венгрии.
И вот однажды в газете «Аргументы и факты» Фима прочитал, что сомелье – так называются специалисты по вину – рыщут по белому свету в поисках редких вин и находят много чего интересного. Поскольку существуют такие неискушенные личности, которые даже не подозревают, что являются обладателями поистине пиратских сокровищ. Они годами хранят бутылки, оставшиеся от родителей, наивно полагая, что это бабушкины настойки. Порою такие заветные сосуды переходят от отца к сыну, прослыв неприкосновенными. А между прочим, среди «бабушкиных настоек» попадаются старинные коллекционные вина стоимостью десятки тысяч долларов.
Один сумасшедший бизнесмен из Юго-Восточной Азии на международном аукционе «Сотбис» в Лондоне выложил шесть тысяч долларов за пол-литра портвейна «Ливадия» урожая 1894 года. А за ним с молотка улетела бутылка «Хереса де ля Фронтера» 1775 года с истлевшей этикеткой – за пятьдесят тысяч фунтов стерлингов!
«Так, – подумал Фима, – это за границей, а у нас?» Видит – и в Москве проводятся торги: антикварно-аукционный дом «Гелос» представляет личную коллекцию купца первой гильдии Филатова, основателя Самаркандского винозавода, самая старшая бутылка запечатана в 1884 году, самая
