Три книги про любовь. Повести и рассказы. - Ирина Валерьевна Витковская
Но это не самое неприятное. Была одна черта, которая мне в Загорихине категорически не нравилась. Он с оскорбительным пренебрежением относился ко всем на свете женщинам, включая жену и дочь. При мне-то, конечно, не особенно распрягался, я ему была интересна и нужна как собеседник. Но ведь эти вещи не скроешь, так? Поэтому когда разговор заходил о ком-то из нас, сердешных, из самой загорихинской сердцевины изливался мощный яд. И работники-то из нас (хотел сказать – баб, но постеснялся) никакие, он уж может об этом судить по своему производству: куда ба… женщину то есть, ни поставь, обязательно дров наломает. (Как будто мужики не косячат.) И трещотки-то мы, и сплетницы, и обжоры. Он, мол, в еде аскет – обед в заводской столовой; вечером хлеба чёрного кусок и чай с сахаром.
– А ЗагОрихина, веришь, как кОлбасу увидит, аж трясётся вся. Ночью к хОлОдильнику бегать будет, если там кОлбаса лежит…
Это он о жене так. Брезгливо как-то, с хохотком, как о чужой. Шли годы. Загорихин старел. Вышел на пенсию. Пил всё больше и больше. Но в библиотеку ходил. Разговоры разговаривал. Кто-то передал слова его жены о том, что у Сан Саныча только два состояния: или пьёт, или читает. И никогда, верите, никогда я не видела Загорихина вместе с женой. Нигде. Ни в магазине, ни на заводских собраниях, ни по дороге к проходной. Они даже на дачу порознь ездили.
А потом жена его умерла. Онкология. Какое-то время лежала дома, дочь ухаживала. Загорихин приходил, брал книги, беседовал, уходил. Я не решалась спрашивать, как здоровье жены, он не рассказывал. Похоронили её как-то незаметно, негромко… Тогда, в конце девяностых, много народу умерло, похороны стали обычным делом, бытовым. А Загорихин стал посещать библиотеку чаще, книги таскал огромными стопками. Как-то раз, уже перед самым нашим отъездом, мы с Сан Санычем сидели вдвоём, в пустом зале, и пора было закрываться. Свет я выключила везде, горела только настольная лампа. Он сидел сбоку от моего стола, облокотившись о край, и я не решалась ему сказать, что девятый час, а дома меня ждут дети… Чувствовалось, что что-то должно произойти. И произошло. Сан Саныч вдруг неожиданно, бессвязно заговорил о своей жене. О том, какой он был дурак всю жизнь и проморгал всё, что в ней было лучшего.
– Знаешь, я никОгда этОгО не пОнимал, смеялся… Если мужик, например, вО двор выхОдил бельё вешать… ПрямО смОлчать не мог, придурОк. Или кто с женой за ручку шёл. А сейчас бы… Сам хОдил. За ручку держал. Любил бы. Жалел. ТолькО бы вернуть…
Слова лились без перерыва, потоком, как будто внутри прорвалась какая-то плотина, всю жизнь сдерживавшая чувства. Саныч никак не мог остановится. Он уже почти кричал о том, как ни разу в жизни не сказал жене «люблю», не поцеловал её рук… И как день и ночь мечтает о том, просто осязаемо мечтает, чтобы просто взять в ладони её лицо и заглянуть в глаза, а потом прижать рукой голову к плечу и так стоять, сколь угодно долго. Если бы вернуть…
Но вернуть нельзя. Я решилась поднять глаза на Загорихина. Он плакал, забыв обо мне. По щекам текли слёзы, мутная капля висела на самом кончике носа. Эта капля меня доконала. Жалость к нему разрывала сердце. Что, что можно было сделать? Сказать, что сам виноват? Он и без меня этой виной себя казнит. Пообещать, что «там» они встретятся? Не верил он ни в какое «там». Поэтому я просто смотрела, замерев. А Саныч беззвучно рыдал, опершись локтем о стол и закрывая ладонью лоб. Потом он глубоко вздохнул, с нестерпимым скребущим звуком отодвинул стул и вышел.
Больше я Загорихина не видела.
Жизнь в своей мечте я прожила счастливую и несчастливую: всего хватало. Спасла ли кого-нибудь, как хотела? Нет, конечно. Но помогала работать принципу. Осуществлять мечту. Минимальную, как и положено. Потому что когда тебе дома холодно, плохо… Гонят тебя, дураком крестят. Валенки надень – и, сквозь пургу, на свет замёрзшего окошка. А там уж всё как положено. Три книги про любовь. Тепла и покоя сколько надо.
Только иди и изо всех сил мечтай, чтобы ничего не случилось – не прорвало трубы, инвентаризация не началась и библиотекарь не заболел. И тогда, может быть…
А уж моё дело – дверь открытой держать.
Три ольхи
Ну вот почему, интересно, с самого детства Ольга у меня ассоциируется с ольхой? Произношу это имя, а вижу – хрупкого рисунка веточку на фоне хрустального неба. Всегда без листьев почему-то. И дрожащие нежные серёжки на ней.
Три Ольги в моей жизни будоражат память. Память молодости моей. Все три – девчонки, на несколько лет моложе меня. Не подруги мои, нет, а так…
Я помню, однажды, когда сын был в пятом классе, мы с ним доклад писали. Про неё, про ольху. До сих пор помню. Знаете, как начиналось?
«Ольха – дерево-одиночка. Возле неё невозможно встретить деревья других пород».
И ещё: «Ольха способна жить даже на самых беднейших почвах и в заболоченных местах. Она совершенно неприхотлива, морозо- и ветроустойчива… Ольховые дрова прекрасно горят и имеют высокую теплоотдачу».
Да, это про них. Про трёх моих Ольг.
Ольга
Мы с ней в городском роддоме лежали. На сохранении. Роддом один в нашем городке был – вечно заражённый стафилококком, и по этой причине то и дело закрывавшийся – то для внешних посещений, то для пациенток; и тогда все страждущие ехали в соседний населённый пункт.
Ну а мы как-то проскочили и попали в свой.
Ой-ёй, роддом восьмидесятых. Холодища, неуют. Драные простыни, пятнистые матрасы. Огромные голые окна. Стены, окрашенные в тёмно-зелёный – бугристые, страшные. И ещё – мода такая – филёнка на них, контрастная чёрточка, линия, опоясывающая все помещения на уровне глаз. Кокетливый штришок на фоне общего бурого безобразия.
Пыточный инструмент в смотровой. Обморочный грохоток железа в эмалированных лотках. Круглые стерилизационные коробки с чем-то неведомым, опасным. Запах лекарств, чувство немеющей от укола ноги в процедурной и стойкое понимание, что ничего доброго, хорошего ни за одной из этих дверей тебя ожидать не может.
Старшая сестра, сестра-хозяйка. Огромные туловища, обтянутые халатами, толстые ноги в мужских носках и дерматиновых босоножках. Отвешенные в презрительных репликах губы, противные зычные
