Три книги про любовь. Повести и рассказы. - Ирина Валерьевна Витковская
Из лодки донеслась возня, и к костру сунулась немолодая стёртая физиономия – доставила пару пива.
Паратов схватил бутылку и совершил поступок, который потряс меня до самых печёнок: той стороной рта, где были железные зубы, вгрызся в пивную пробку и попытался открыть бутылку. Не получилось. Тогда он с досады размашисто, лихо зафитилил её в Волгу. Карандышев безумными глазами проследил полёт бутылки и вздрогнул от всплеска воды. Паратов схватил следующую. Вторая открылась быстро, и он преподнёс мне её в полупоклоне.
– Э-э-э… прямо отсюда? – поинтересовалась я, принимая бутылку.
Вопрос восхитил его, в глазах засветилась нежность; широкий купец, видимо, решил, что я, птица хрупкая, понятия не имею, как из бутылки пить.
– Ну, – сказал он приглушённым голосом, глядя мне в лицо, – был бы у меня здесь хрустальный бокал, я б тебе в него налил… Не сомневайся.
Бутылку я, подержав, незаметно поставила рядом с пеньком, икру тоже есть не стала. Песни свои цыгане дорыдали. Кончилась плёнка. А вместе с ней кончился, видимо, и запал у Паратова. Несколько минут мы сидели в полной тишине, потом он встал, забрал миску, укутал икру в тряпочку и спрятал за пазуху – туда, откуда извлёк.
– Ну, прощай, стрекоза, – со вздохом произнёс он и, забрав магнитофон, пошлёпал вниз, к реке.
И вдруг!.. Тишина взорвалась дрррыг-дррыг! – коротким рыком стартера, перешедшим в мерный рёв удаляющейся моторной лодки.
– Надо же, – пронеслось в голове, – а как тихо подошли… На вёслах почему-то…
Серёга-Карандышев пошевелил палкой угли остывающего костра.
– У тебя есть кто? – требовательно спросил он.
– Есть, – с готовностью наврала я.
– Кто?
– Э-э-э… Лётчик один… – я неопределённо пожала плечами.
– Ч-ч-чё ж он, твой лётчик, отпустил тебя, – зло процедил Серёга и шарахнул палкой по пеньку. Полетели искры.
«Сейчас… как даст по голове, – мелькнула мысль, – по законам жанра: “Не доставайся же ты никому…”»
Но к костру уже подходила заспанная смена, интересуясь, чего это у нас цыгане пели, и зачем моторка подъезжала, и почему костёр почти не горит…
…Из последних сил, засыпая на ходу, расталкивала я соседей по палатке, ища свободное место, вползала в спальник и заснула как убитая… А потом всю ночь летала под сумрачным небом по речным волнам вместе с цыганами, в узорной шали и звенящих серьгах. Я, птица трепетная, нездешняя. Лариса Огудалова.
Три книги про любовь
Мечта должна быть минимальной. То есть, по словарю Ожегова, наименьшей в ряду других. За которой очередь не стоит, а даже наоборот. Тогда – пожалуйста.
Как я. Подростком мечтала оказаться в глуши, в снегах, в доме с замёрзшими окнами. Библиотекаршей, учительницей – неважно. Нести людям свет.
Тонкий свитерок, серые глаза, выбившаяся прядь. Хрупкая, неземная. Так я себя видела. Невесомо трогаю русые головёнки, прилежно склонившиеся над тетрадями…
Или, сидя за столом, со строгой, но приветливой улыбкой вкладываю книжку в руку молодому парню, почти сбившемуся с пути. И этот потрёпанный томик переворачивает всю его жизнь и не даёт окончательно сбиться. А все идут ко мне вечером (почему вечером – может, это вечерняя школа всё-таки?) в пургу, в мороз, на тёплый свет окошка…
Не говорите, пожалуйста, что плёвое дело – осуществиться такому бреду. Ну как, скажите, я могла оказаться в этой глуши – я, живущая в большом городе, умница-отличница, одна из первых на курсе да ещё получившая распределение в областную детскую библиотеку?
А вот как. Принцип сбытия мечт. Работает. Мечтали? Получите.
Всё просто: по месту распределения мужа, которого завернули в южном городе Черкассы и с распростёртыми приняли в северном Энск-Уральске. Где даже железнодорожная ветка – тупиковая. Аппендикс. Червеобразный отросток. Болтается в животе подробной карты страны, никому не нужный. Но мы пользовались какое-то время.
В сухом остатке: глухомань. Комната в малосемейке. Муж – в армии на полтора года. И я, внутри своей мечты.
Но хорошо было! Есть нечего – за молоком пенсионеры очередь в шесть утра занимают. В магазине сок берёзовый в трёхлитровых банках. Сельдь иваси. Вино креплёное «Листопад». (По вкусу – настойка на прелых листьях.) Денег тоже кот наплакал. А хорошо!
Библиотека на отшибе, в здании старой школы – маленькой, уютной. Дверь в неё пробита с обратной стороны фасада, там, где школьный сад с черёмухой и тополями. Зимой то-оненькая тропинка к двери ведёт: сугроб слева, сугроб справа… Читатели протоптали. В четыре часа дня темень уже. Звёзды… Или метель воет, тропинку заносит.
И – до восьми вечера. Одна. Всех своих библиотекарей пораньше отпущу, а сама сижу: читаю, ветер слушаю… Тепло. Дверь входная – стук! В тамбуре – топ-топ! Потом – шур-шур! Снег с валенок веником сметают. И уже внутренняя: скри-и-ип.
– Здравствуйте.
Здравствуйте-здравствуйте. Читатели-мечтатели, перевернувшие моё сознание. Заставившие понять нечто странное, но очевидное. Оказывается, вечера в библиотеке проводят не те, кто книжки любит, а те, кому дома плохо. «Читательский интерес, читательский спрос…» Дура набитая. Но… ведь об этом в учебниках ни полсловечка, так?
А персонажи… Боже мой! Неповторимые. В основном мужеского полу. «Мужчины в её жизни». В моей, в смысле.
Персонаж первый. Пётр Фёдорович Синица. Бывший пожарный инспектор. Шестьдесят семь лет. На пенсии. Читательские интересы: исторический роман, роман-эпопея.
Пётр Фёдорович Синица выглядел так: вот если бы Джигарханяна в роли Кригса в фильме «Здравствуйте, я ваша тётя» состарить лет на сорок и нарядить в синие галифе и кепку-сталинку, то будет самое то. Тот же откляченный зад, ноги колесом с согнутыми коленками и вывернутыми ступнями. Немеркнущая оскаленная улыбка. И голос похож, только ещё – кхе-кхе – противным таким кашлем курильщика окрашен.
Синица приходил всегда поздно, перед закрытием. При первом знакомстве он в упор лорнировал мою физиономию при помощи очков с одной дужкой, выставив в улыбке свои страшные жёлтые зубы. Потом долго шастал между стеллажами, кхекая и стуча сапогами. Таскал с собой сумку из кожзаменителя – обыкновенную, бабскую, с потрескавшимися ручками. Оставить на читательском столе почему-то не счёл возможным. И всё время приглядывался, крутил головой, будто что-то сказать хотел…
В третий свой приход решился. Кхекал-кхекал, вслушивался, нет ли кого лишнего, на вешалку взгляд бросил – пустая. Наклонился поближе и:
– Кхе-кхе! Э-э-э… Виньца… не желаете? А в сумочке – звяк-звяк! Бутылочки. «Листопад», наверное. Вот те, бабушка, и русые головёнки. Занятно, наверное, было на эту картину посмотреть: Кригс, прижимая к груди заветную сумочку по одну сторону стола, и я, вытаращив глаза и пылая ушами, – по другую. Делать-то что? Сотни вариантов как ветер, пронеслись в голове. «Вы соображаете, где находитесь?» Или: «Вот я сообщу в парторганизацию, где
