Три книги про любовь. Повести и рассказы. - Ирина Валерьевна Витковская
– Да не… – выбрала я простой вариант, – нельзя. И для достоверности пояснила: – Я по воскресеньям только…
– Как хотите, – опечалился Синица.
И больше не предлагал. Никогда.
Персонаж второй. Безымянный. Читательские интересы: три книги про любовь.
Безымянный – потому что имени-фамилии его – хоть убейте – не помню. Возраст – стёртый. И сорок может быть, и двадцать пять. Ходил зимой и осенью, строго раз в две недели. Бушлат свой никогда не снимал, шапку – я заставляла. Специальный такой гундосый голос был для этого случая: «Снимите головной убор», – и ледяной кивок в сторону вешалки. И каждый раз одно и то же: безымянный срывал с головы шапку и лихо швырял её на читательский стол; туда, где сданные книги. Я молча поджимала губы, но позволяла. Потом он открывал противогазную сумку и выкладывал книги. Звонко шлёпал ими о крышку стола. При этом дежурно выкрикивал:
– Три! – шлёп первой книжкой. – Книги! – шлёп второй. – Про любовь! – третья звонче всех – как точка.
И стоит, подбоченясь. Достал он меня быстро. К концу третьего месяца я его уже ненавидела. Но книги про любовь откладывала и с ужасом ждала, когда он их все перечитает. А потом увидела, как его Марья обслуживает. То-о-олько он к столу и:
– Три!.. Книги!.. Про любовь!..
А она ему моментально, не глядя: «КПСС в резолюциях и решениях съездов, Пленумов и Партийных конференций», том седьмой – раз! «Справочник аппаратчика химических производств» – два! И на десерт – Зоя Воскресенская «Сердце матери» – три! И по верхней обложке ещё звонко ладонью пришлёпнула.
Я затаила дыхание.
Безымянный спокойно собрал книги со стола, выровнял стопку и засунул в противогазную сумку.
– И… давно он так… читает? – спросила я, как только безымянный вышел.
– Всегда, – пожала плечами Марья.
Персонаж третий. Вова Копейкин. 28 лет. Оператор котельной. Холост. Читательские интересы: деревенская проза, романизированные биографии.
Вот этот ходил часто. Вечерами, за час до закрытия примерно. Иногда с мамой. Они были очень похожи: говорливые, круглые, румяные, в практически одинаковых толстенных суконных пальто на вате с воротниками из искусственной цигейки. Только на маме – платок пуховый, а Вова в солдатской серой шапке с опущенными ушами. Раздевался Копейкин без напоминания, свитер обдёргивал, оглаживал, аккуратно, со всех сторон натягивая его на штаны, заправленные в фетровые боты. И-и-и… начинал свою болтовню.
Слов нет, обязанность библиотекаря – беседовать с читателем, «руководить чтением и формировать читательский вкус». Так в учебнике «Введение в библиотековедение» за первый курс написано. И я это, надо сказать, умела и любила.
Но с Копейкиным контакта не получалось. Я слушала, что он метёт, и понимала: не то… Какой-то он… ненастоящий. Насекомое мне напоминал, вроде клеща, увеличенного до человеческих размеров. И речевой аппарат был похож не на рот, а… на жвалы какие-то. Круглые челюсти, выжёвывающие слова.
Только мать, когда приходила, глаз не могла оторвать от его румяного говорливого лица. Любовалась. И чуть что: «Вовка мой… а вот Вовка мой…»
Закончилась эпопея с Копейкиным дико. На месяц-полтора они с мамой исчезли, а потом…
Бывают в библиотеке «мёртвые часы», когда читателей нет, никаких категорий – ни школьников, ни пенсионеров, ни рабочего люда. Вот в такой «мёртвый час» пушечным ядром снесла дверь запасного хода моя подружка из учебного комбината, с нашего второго этажа. Она закричала, не прерываясь на вдохи, автоматной очередью выпуливая слова:
– Я говорила почитай газету «Энск-уральский рабочий» зачем сто раз я тебя спрашивала ты отпускаешь библиотекарей и сама так поздно сидишь одна а если бы что-нибудь случилось ты вообще ничего не знаешь а это могло с тобой случиться вполне я так и думала вот теперь узнаешь твой чёртов Копейкин оказывается маньяк!..
И – тишина. В тишине она швырнула мне на стол газету. Потом перевела дыхание:
– Да-да. Не лупи глаза на меня. Самый настоящий. Подкарауливал ночью в центральном парке женщин, кто со смены идёт… и… – предлагал себя. Так в газете написано. В извращённой форме. Принуждал… Ко всякой гадости. Тьфу! Чулок на башку надевал, чтоб не узнал никто. Два года орудовал, тварина… Никак поймать не могли. – И опять закричала: – А к тебе вечерами шлялся, что могло случиться, у тебя башка на плечах есть или нет, выйдешь с крыльца, а там вечная темень, делай с тобой что хочешь, и никто не хватится тебя, и заступиться некому – ни мамки здесь, ни папки и мужа в армии черти носят!..
Копейкина судили и дали… Много дали, по полной. Сопоставить его с образом маньяка я так и не смогла, хотя все эпизоды были доказаны. Я сто раз мысленно видела, как он входит в библиотеку, вешает пальто, подходит и с противной слюнявой улыбкой протягивает ко мне свои красные короткопалые руки… Испугаться не получалось. Потому что я моментально выскакивала из-за стола, хватала этого низкорослого слизняка за горло и шарахала спиной о входную дверь. И ещё раз. И ещё! Ещё!.. До полного изнеможения… Мать было жалко. Я о ней думала, но не видела, конечно.
…Она пришла в библиотеку примерно через год. Счастливая.
– Вовка мой, – с гордостью сказала мать Копейкина, – там, – кивнула головой куда-то в потолок, – должность получил. В клубе. – Мазнула глазами по книжным стопкам. – И в библиотеке тоже. Просил песни прислать. Советских композиторов. Вы мне дайте, а я уж перепишу…
И весь вечер сидела, переписывала. Дальше – всё. Как отрезало. Ни слуху ни духу. Быстро как-то забылась эта история. Не знал никто ничего о том, как он сидит. Как поёт песни советских композиторов. Да и кому это надо было…
Персонаж четвёртый, последний. Александр Александрович Загорихин, инженер, начальник производства лекарственных форм. Читательские интересы: литература о Великой Отечественной войне, мемуары великих полководцев.
Лет Загорихину не скажу сколько, но дочь у него была моего возраста, следовательно, в отцы он мне годился. И был он не Загорихин, а ЗагОрихин, потому как пОтомственный вОлжанин, родился где-то в Горьковской области, кажется, в городе Дзержинске.
Умный дядька, это ясно было с первого слова. Вот с кем разговаривалось! И знал много, но и ко мне – с уважением. Умел слушать. Ценил эрудицию. Похож был на высоченного костлявого марабу. Рост, костистое лицо, огромный красный нос. Как клюв. Сломан был, наверное, в бурной молодости, потому что дышать он им не мог. Воздух втягивал через зубы. На протяжении многих лет носил чёрно-серое смесовое пальто и чёрную потертую ушанку. Валенки из заводской спецодежды с заправленными в них брюками.
Курил папиросы такой вонючести, что книги, сданные им, надо было
