Золотые пилигримы - Остап Иванович Стужев
Выйдя из ресторана, Фишер сел в свою мазду и, прежде чем завести ее, нащупал рукой лежавший под ковриком пистолет. Обойма была на месте, и это успокаивало. Весь обратный путь в Лоредо ему вспоминались события, положившие начало всему, чем была наполнена его целенаправленная деятельность, четко отделяемая его сознанием от повседневной бюрократической возни. Прошлое связывало его с Гектором гораздо более прочными узами, чем могли предположить те, кто весь предыдущий месяц готовил их встречу. Поворотом в его отношениях с Гектором, без всякого сомнения, можно было считать октябрьское утро две тысячи девятого года, проведенное им в колумбийских джунглях в обществе радовавшихся жизни сибаритов.
Вначале восприняв идею с реконструкцией матча как очередную блажь бесившихся с жиру дельцов, он, стараясь привлекать как можно меньше внимания к своей персоне, спокойно позавтракал и вместе с остальными пил «Кристалл брют». Крупные капли конденсата, немедленно появлявшегося на стенках бокалов, сливались в тончайшие струйки и, стекая вниз, оставляли мокрые пятна на белоснежной скатерти. Никто не обращал на это внимание.
— Леонардо не смог посмотреть этот выдающийся поединок. Вильямс сделала тогда еще один шаг к главному призу Антверпенского турнира — золотой теннисной ракетке, полностью инкрустированной бриллиантами, — сказал, обращаясь, казалось, только к Фишеру, Гектор.
— Если бы я мог быть на стадионе, я смотрел бы только на Даниэлу! Мама мия! Богиня! — мешая английский с итальянским, рассмеялся незнакомец, которого все называли Леонардо.
Именно в этот момент Фишер понял, кто этот человек и почему он пропустил тот матч.
* * *
Колумбия. Поместье Гектора. 2009 год
В одиннадцать с небольшим, покончив с затянувшимся завтраком, вся компания дружно переместились к западной части поместья. Два теннисных корта с натуральным травяным покрытием располагались так, что тень от главного дома полностью закрывала их от солнца почти до середины дня. Места для зрителей были расположены вдоль солнечной стороны. Это неудобство компенсировалось огромными парусиновыми зонтами. Две молодые девушки, одетые в теннисные костюмы, довольно умело перебрасывали мяч через сетку. Чернокожая теннисистка была вылитой Винус Уильямс — не знай Фишер правды, ему бы и в голову не пришло, что это не она. Вторая, несколько более миниатюрная, если можно так выразиться про спортсменку ростом не менее метра восьмидесяти двух сантиметров и весом около шестидесяти килограммов, была воплощением славянской красоты. Теннис никогда не принадлежал к тем видам спорта, которые его интересовали. Личность прототипа прыгавшей сейчас по корту девицы была ему известна исключительно в разрезе криминальной хроники, а уж никак не в контексте спортивных состязаний.
Все пошло не по плану уже после второго сета. Один из гостей начал требовать пустить его на место судьи на вышке. С ним никто не стал препираться, и он забрался на возвышающееся у самой сетки кресло, прихватив с собой бутылку шампанского. Ему быстро стало скучно сидеть там одному, и он, достав из кармана непомерно больших шорт пачку долларов, стал зазывать к себе в компанию судью на линии, смазливую девицу с тонкой белой ниткой вместо трусов под непристойно короткой юбкой. Афроамериканка, несмотря на свою внешнюю схожесть с Уильямс, играла хуже изображавшей Даниэлу Хантукову, и проигрыш последней со счетом шесть один, как тогда, в Бельгии, уже был невозможен. Ненастоящая Хантукова уверенно вела в счете, не оставляя никаких надежд своей менее квалифицированной сопернице. Это не смущало никого из присутствующих. Больше всех веселился сам Гектор, он постоянно подливал шампанского себе и итальянцу, который сдержанно улыбался, невозмутимо рассматривая собравшихся через стекла своих солнцезащитных очков. Так и не дав доиграть девушкам первую партию, сославшись на неправильный подсчет очков, произошедший по вине судьи на линии, сидевшей теперь на коленях у главного арбитра матча, Гектор объявил начало второй партии. Большинством голосов было решено разрешить теннисисткам остаться в юбках. Многие из присутствующих, причисляя себя к эстетам и ценителям всего прекрасного, справедливо отдали предпочтение игре топлес, нежели ню.
Пользуясь экзальтацией, царившей среди болельщиков, Фишеру впервые удалось остаться без внимания. Никто за ним не приглядывал, не пытался угодить и втереться в доверие. Воспользовавшись таким положением вещей, он внимательно наблюдал за Гектором, так неожиданно для него обнажившим свою связь с самым удачливым, если ориентироваться на официальные цифры, похитителем бриллиантов. По всем признакам это была их первая встреча. Но не только это вызывало у него удивление. Сицилийцы всегда специализировались на героине. Собственно говоря, открытие фабрик по его рафинированию и привели сначала к ренессансу могущества Cosa Nostra[30], а затем к кровопролитной войне, закончившейся массовыми арестами причастных к кровавым расправам. Впрочем, для Фишера, для его истинных целей, этот человек показался абсолютно бесполезен. Рассчитывать на его сотрудничество в роли информатора не имело никакого смысла. Значит, оставалось просто для успокоения совести понять цель его пребывания здесь, и затем можно будет упомянуть этот факт в отчете. Или не упоминать — такие вещи не решаются с кондачка.
Под предлогом закончившейся у него выпивки Фишер налил сам себе немного виски и пересел поближе к интересовавшим его субъектам. Оживленно разговаривая, они совсем перестали уделять внимание происходящему на корте и вокруг него. Все действительно постепенно перерастало в одну из вакханалий, которыми обычно заканчивались пирушки у людей такого сорта. Стоял непрекращающийся шум и гам, и все же ему удалось расслышать обрывки фраз. Всю следующую ночь его мучило не только лютое похмелье после четырехдневного запоя, но и дилемма экзистенциального характера. Разрозненные знания, порой приобретенные им из не самых надежных источников, мешали ему сосредоточиться на понесенных его организмом физиологических издержках. О бриллиантах он знал только то, что они дорогие, а о необработанных камнях и того меньше. Тот факт, что три четверти сделок с натуральными алмазами, совершаемых дилерами в облюбованных ими районах Антверпена, Мумбаи и Тель-Авива, не отражаются в фискальных чеках, давно стало общим местом и никого не удивляло. Кимберлийский процесс, призванный не выпускать на рынок алмазы из зон нестабильности, наводненных инсургентами, постепенно превращался в очередную дубинку в руках монополий. За красивыми словами о bloody diamonds[31], якобы используемых для финансирования свержения законных правительств, лоббисты разыгрывали многоходовые комбинации, надежно скрытые от широкой общественности. До той
