Очень холодные люди - Сара Мангузо
14
На день рождения дяди Роджера мама начала собираться в десять утра – за много часов до выхода. Она встала в белье перед дверью ванной, на которой висело зеркало-арка в полный рост, и смотрела в отражение. Мерзость, сказала она.
«А ты какие тряпки наденешь?» — спросила она у отца. Он подошел к шкафу и достал из него светлые брюки. Мама их называла «стиральными брюками» – в отличие от шерстяных, их не нужно было отдавать в чистку. Достал из ящика рубашку, надел ее.
Мама сказала, что лучше ему надеть костюм.
Отец разделся до белой футболки и мятых белых семейников. Надел синий костюм. – «Мерзость! – сказала мама. Можешь ты прямо встать или нет? Ты слишком жирный для этих брюк».
Я не собиралась одеваться, пока не наступит без пяти четыре; а когда оделась, мама оглядела меня. Тебе для этой юбки нужен пояс, не сидит. У меня не было пояса.
Тут я поняла, что меня сейчас вырвет.
«Я не могу пойти», – сказала я и села. Голос звучал так же удивленно и растерянно, как я себя чувствовала. Спасти меня от тошноты могло только обещание, что мы не поедем к Роджеру и Роуз. Логическая цепочка казалась безумной, но сама мысль появилась в голове полностью оформленная, словно пророчество. И я поверила ей.
Не сказав ни слова, мама поднялась наверх, а когда вернулась, протянула мне руку ладонью вверх. Там была маленькая белая таблетка. Я взяла ее, положила себе в рот и запила водой из стакана, который мне дали. Потом отец отвез нас к дяде Роджеру и тете Роуз.
* * *
Дверь нам открыл кто-то незнакомый – он же проводил нас в большую комнату. Официант в черном пиджаке предложил напитки. Другой принес блюдо с закусками. К тому времени магия белой таблеточки подействовала, и я почувствовала себя дружелюбной и всем родной. Присоединилась к беседе каких-то взрослых сильно старше себя и даже не боялась, что они поймут, что мне вообще нечего сказать ни им, ни кому-либо еще. Они говорили, а я краем глаза смотрела на их сереющие зубы и обвисшую кожу. Улыбалась, как будто не думала о волосах у них в ушах.
Мама сидела в углу с сестрой. Как им удалось найти два стула в углу? Притащили откуда-то. У обеих на коленях тарелки, на которых до смешного много еды. Они опустошили целый поднос с кишами, а теперь ели их прямо так, руками. Они не разговаривали и смотрели только на еду – больше ни на что.
Меня потянул за одежду маленький мальчик. На нем был свитер – кажется, из кашемира.
Он хотел, чтобы я пошла за ним в другой конец комнаты. Лег на пол и заполз под фортепиано. Я за ним. Я была такой хорошей гостьей – даже детей терпела. Итак, мы вдвоем сидели под фортепиано. Я – неудобно согнув ноги, чтобы не светить бельем в промежности. Видно было, что мама смотрит на меня из угла.
Потом кто-то постучал по стеклянному фужеру. Долго ждали, пока все затихнут одновременно. Потом кто-то сказал, что дяде Роджеру девяносто, и мы все захлопали и заулыбались. Я улыбалась как полагается: словно думала только об одном за раз, чувствовала только одно. Я была счастлива. Потом я позволила глазам пустить слезу. Подняла бокал и отпила.
Когда мы приехали домой, мама осторожно сказала мне: «Твой отец думает, что сегодня ты выглядела хорошо».
* * *
В то время сказать, что все внимание к девочкам пропитано сексом, значило бы показать себя неадекватным параноиком крайних взглядов. Даже сейчас в это сложно поверить. Поэтому, когда учитель физкультуры при свете ламп и на виду у сорока человек детей и учителей, занимавшихся там, в спортзале, своими делами, положил ладонь мне на задницу и подвигал ею, словно в попытке исследовать изгибы и наскоро запомнить форму, – я подумала, как же это старомодно и почти нежно, вот так приставать. Я знала, что это неправильно, но первой мыслью было, что, может быть, это нормально – а потом это показалось мне милым. Я знала, что в каком-то смысле нравлюсь ему.
Когда я выпускалась из средней школы, он написал мне в альбоме: «Ты напоминаешь гусеницу, которая превращается в бабочку».
В свой первый год в старшей школе я пробовалась на место в волейбольной команде, у которой он был тренером. Всю неделю предсезона у меня были месячные. Я отрабатывала движения и капала кровью на ватную прокладку в шортах. Так и чувствовала густой запах крови.
Когда тренер сказал, что мы должны концентрироваться на том, что видим боковым зрением, я сказала, что у меня нет бокового зрения. Я поверить не могла, что мои глаза могут быть настолько умными.
Он попросил меня задержаться после тренировки, и когда мы остались вдвоем в спортзале, сказал мне встать перед сеткой и смотреть вперед. Потом бросил мяч мимо меня, справа. Видела ли я его? Видела.
Я чувствовала: есть тот, кто заботится обо мне. Но больше он ни разу ко мне не прикоснулся.
15
Я понятия не имела, как ухаживать за ребенком, но я училась в старшей школе, и этого было достаточно для семьи с конца улицы. Иногда я присматривала за двумя их мальчиками. Одному было два, другому четыре.
У отца были светлые, почти белые брови. Говорил он редко. До дома идти было недалеко, но он все равно подвозил меня, а прежде чем завести мотор, молча доставал пачку банкнот и протягивал мне, сидящей на пассажирском сиденье. Я говорила спасибо и старалась, чтобы звучало благодарно, но без подлизывания. Он всегда переплачивал.
Когда мальчики ломились в уборную, где я пыталась испражняться, сидя на нелепом черном унитазе, удержать дверь не получалось. Мальчики, хихикая, врывались внутрь.
Я не знала, что родители маленьких детей часто не запирают дверь в уборную. Маленьким мальчикам важно знать, где мама. Мне об этом не говорили, и поэтому, закончив свои дела, я шлепала их. Было до злости стыдно.
Их мама нанимала меня, я уходила в уборную, мальчики врывались внутрь, и я их шлепала. Мне так и не пришло в голову рассказать об
