Тут мой дом - Эльчин Сафарли
Пока мы росли, отец с нами встречался, забирал на пляж, и мы, как прежде, ныряли с разбегу в море. Он приходил и на домашние праздники, и на школьные мероприятия. Но та витрина продолжала разделять меня с ним.
Папа избегал разговоров о том дне. То ли боялся говорить, то ли не знал, что сказать, то ли просто не хотел. Лишь после каждой встречи, обнимая меня у подъезда «Монолита», произносил: «Я люблю тебя, Амир». Я молча обнимал его в ответ.
Я думал и думаю о папе, вспоминаю нас до и после его ухода. Считаю ли отца виноватым? За прошедшие годы я думал и чувствовал разное. Но одну мысль я не перестаю себе повторять: папа прожил так, как смог, так, как у него получилось, он дал нам с братом ровно столько, сколько смог дать.
Это не оправдание. Это… жизнь.
Милана! Надо ей позвонить, сообщить, что я долетел. Завтра вечером встретимся с ней в Губернаторском саду, как прежде. Будет не хватать только наших портфелей и собак. Она живет все в том же доме у бульвара.
* * *
Газанфар растопил самовар, мы накрыли на веранде чайный стол. Варенье из белой черешни, ореховая пахлава, карамельки в пиале, ваза с яблоками и хурмой. Мама пригласила к столу Газанфара с женой. Пока чаевничаем, вспоминаем дедушку с бабушкой. Как он помогал ей варить варенье на костре во дворе, как она певуче звала его «Гали-и-и-иб», когда нужно было подкинуть дров или принести из погреба сахар.
Газанфару тяжело говорить о деде и бабуле. Он смотрит на маму, глаза его наполняются слезами. «Да упокоит Всевышний их души. Когда я приехал сюда из Газаха, ваш отец впустил в дом, дал работу. Они были замечательными людьми, истинными бакинцами. Чуткими, интеллигентными, со своим особым акцентом». Мама тоже плачет, вытирает слезы. Ее руки огрубели, покрылись морщинами, но лак по-прежнему темно-красный.
Со слез мама переходит на смех. «Ха-ха, а помните, как они ругались? Когда дедушка отхлебывал компота из половника, оставшегося в кастрюле. Бабушка злилась. “Он же скиснет, Галиб! Вот стаканы!” Папа возмущался, мол, я тащил эту черешню с базара, и мне нельзя отпить один половник? Мне вкусно именно из половника, когда компот только сварен и остыл!»
Жена Газанфара наливает всем по второй чашке чая. «Думаю, что они сейчас нас слышат и улыбаются с нами».
За столом повисает тишина. Где-то под кронами Кормильца трещат цикады, дует прохладный ветерок. Шума моря из-за автомобильной дороги не слышно, как и не слышно больше проезжающих поездов.
Внезапно с улицы прорывается яркий свет, слышны звуки подъехавшей машины. Мы с Газанфаром идем к калитке. Мама кричит: «Это Али. Открывайте».
Мы с братом обнимаемся. «Когда я услышал шум колес, мне на минуту показалось, что это Хати на черной “Волге”. Помнишь, как мы рассматривали ту машину?» Али улыбается. «Я по тебе скучал». Сегодня мы вернулись на много лет назад, сегодня мы снова дети. «Я тоже, Али».
* * *
– Алло, Туфан, добрый день! Это Амир, сын Алии-ханум.
– Да, слушаю вас. Вы прилетели? Готовы завтра же заехать с покупателем.
– Нет…
– Он предлагает хорошую сумму, фактически за землю. Дом старый, будет сносить. Там еще большое дерево, придется его вырубить, мешает…
– Туфан, вы слышите меня?
– Да-да, Амир. Я хочу сказать, что затягивать со сделкой нельзя. Давайте прямо завтра…
– Дача больше не продается, Туфан.
– Как? Почему?
– Я буду здесь жить. Тут мой дом.
