Тут мой дом - Эльчин Сафарли
Я проходил мимо кафе с большой витриной, когда увидел их, сидящих за столиком у стены. Папа с какой-то женщиной. Они что-то пили, то ли чай, то ли кофе, между ними – наполовину съеденное пирожное.
Сначала я решил, что мне показалось, пошел дальше. «Амир, дела совсем плохи, раз тебе везде мерещится папа», – сказал себе и… вернулся. Конечно, я могу обознаться, но перепутать папу с чужим человеком… нет уж. Я спрятался за платаном, стал рассматривать пару. Может, все же ошибся? Папа в Кировабаде, он занят на работе и переживает расставание с мамой.
Нет, это точно папа. Коричневое пальто, которое ему подарила мама, свисает со стула. Он что-то объясняет женщине, она слушает его, неодобрительно покачивает головой. Потом они молчат, папа целует ее руку, долго удерживая у своих губ.
Разочарование во мне смешалось с яростью. Кто эта женщина?! Почему папа целует ей руки?! Она оборачивается и смотрит на деревья, в мою сторону. Красивая, похожа на киноактрису – тонкая, голубоглазая, с длинными русыми волосами.
Мне хочется незаметно уйти и убедить себя, что мне все приснилось. Что папа не обманул нас, что он вот-вот позвонит и по традиции спросит: «Амир, что нового сегодня узнал ты о мире?» Сегодня я узнал, что папа может врать. Что папа нашел другую.
Набираюсь смелости и подхожу к витрине. Встречаемся взглядами. Увидев меня, папа замирает, потом вскакивает со стула и спешит к выходу. Убегаю, скрываюсь в толпе туристов, проходящих по Торговой. Голос экскурсовода громко стучит в ушах. «…Наш город находится в зоне полупустыни с умеренно теплым климатом, для которого характерно жаркое сухое лето и короткая мягкая зима. Каспийское море не замерзает, поэтому морской порт здесь функционирует круглый год…»
На бульваре вновь на удивление малолюдно. Не помню, какими улицами я сюда пришел. Очнулся уже у моря, снял шапку, развязал шарф, скинул портфель. Обернулся, нет ли папы; никого, только девочка выгуливает щенка.
Достаю из кармана куртки нашу с папой фотографию, рву на маленькие кусочки, бросаю в воду.
…В доме тишина. Меня встречает Гоша, носится по прихожей, указывая носом то на двери гостиной, то на детскую. Это сообщение, что бабушка и мама перед телевизором, а Али у себя. Раз нет суеты, значит, брату лучше.
Вот-вот придет дедушка, бабушка накроет ему ужин на кухне, мама сядет с ними, и они будут болтать на самые обычные темы. О том, что у Али наконец-то спала температура и горло не такое красное; что бабушка утром вдруг изъявила желание погулять с Гошей («Он так галантно ведет себя в квартире, будто никогда не жил на улице, чудо-пес!»); что в воскресенье на даче надо утеплить в спальне окна, вытащить из погреба закрутки и привезти их в город для новогоднего стола. И да, Новый год на носу, пора достать с антресоли елочные игрушки. У нас стеклянные, разрисованные вручную, их нужно только протереть влажной тряпкой, чтобы заблестели.
Жизнь в нашем доме, в котором теперь нет папы, продолжается. Сердце человека всегда стремится к жизни, даже когда ему очень больно.
«Я дома», – бросаю портфель в прихожей и, не поцеловав маму с бабушкой, иду в комнату. Внутри пусто, в голове ни одной мысли. Али заснул в обнимку с книгой, снимаю одежду и тоже залезаю в постель.
В комнату заходит мама, она встревожена, что я сразу лег. Целует меня в висок.
«Мам, кажется, я тоже заболел».
Эпилог
Жить хочется, и я живу, хотя бы и вопреки логике. Пусть я не верю в порядок вещей, но дороги мне клейкие, распускающиеся весной листочки, дорого голубое небо, дорог иной человек, которого иной раз, поверишь ли, не знаешь за что и любишь, дорог иной подвиг человеческий, в который давно уже, может быть, перестал и верить, а все-таки по старой памяти чтишь его сердцем. <…>
Клейкие весенние листочки, голубое небо люблю я, вот что!
Тут не ум, не логика, тут нутром, тут чревом любишь.
Ф. М. Достоевский, «Братья Карамазовы»
Я – Амир. Мне 39 лет. Я родился и вырос в Баку, в ветреном южном городе на берегу Каспийского моря, и уже восемнадцать лет живу в северном городе, где нет моря. Работаю поваром.
Я болен тоской. Тоской по тому, что осталось в прошлом, оборвалось на полуслове или ушло с течением жизни. Что бы ни происходило у меня в настоящем, мой взгляд обращен туда, в годы юности, детства. Вместе с радостным я приношу оттуда боль, которая меня мучит.
Что в этой боли? Много разного, но больше всего – ощущения незавершенности. Словно что-то важное не прожито до конца: приобретение или потеря, открытие или разочарование – не знаю.
Вчера был мой последний рабочий день в ресторане. Сегодня с двумя чемоданами лечу туда, где мне и радостно, и больно. Верю, что именно там, где все начиналось, найду исцеление.
* * *
Сюда давно никто не приезжает. После смерти дедушки, потом и бабушки, мама с братом еще какое-то время навещали дачу, но жизнь изменилась, а вместе с ней – настроения и приоритеты.
Сейчас мама живет то в «Монолите», то в загородном доме брата, современном и технологичном, с водопроводом (колодцы из-за ненужности засыпали), стройными кипарисами (инжирные деревья и тутовники в садах – редкость), идеально подстриженным газоном (никакого желтого песка под ногами) и системой кондиционирования (тут больше не засыпают под шум моря).
Станцию «Инжирная» снесли, вместо старых рельсов теперь скоростная трасса. Неказистых, одноэтажных, но таких уютных дач почти не осталось, на их месте – особняки с высокими каменными заборами и системами видеонаблюдения. Соседи не общаются друг с другом, не ходят вместе на пляж, не собираются вечерами на лото.
Наш дом остался таким же (теперь он самый обычный на всей улице), но только с виду – голоса, звуки, люди уже другие.
Затаскиваю чемоданы на веранду, сторож Газанфар (он поседел, но держится молодцом) протягивает мне ключи и докладывает, что деревья, в том числе Кормилец, политы. «Предупредили хотя бы за день до приезда, супруга прибрала бы дом. Повсюду пыль, ваши давно не приезжают». Беру ключи, кладу их на стол веранды – здесь бабушка перебирала инжир для варенья. «Не беспокойся, Газанфар, все в порядке».
Смахиваю со скамейки засохшие листья, сажусь за стол и оглядываюсь. Вижу
