Человек обитаемый - Франк Буис
Эпифания. Родители дали ей это имя, чтобы освятить долгожданное рождение, случившееся, когда они уже ни на что не надеялись. Она вломилась в жизнь Гарри во время путешествия на поезде. Они сидели одни в купе. Как завязалась беседа? Гарри уже не помнил. Достаточно было лишь жеста, чтобы его взволновать, не говоря уже об очевидной красоте, о манере прикасаться ладонью к своему лицу. Выйдя из вагона, они выпили кофе и договорились пропустить по стаканчику тем же вечером. Они целовались на улице, когда он провожал ее домой. Гарри по-прежнему дорожил воспоминанием о том поцелуе, о первой встрече губ с губами, о ее еще незнакомом вкусе, оставшемся во рту. Она пригласила его подняться, они занялись любовью.
Рутина установилась слишком быстро. Каждый раз, когда они виделись, Гарри пытался воскресить самоотдачу, которая проснулась в нем с первым прикосновением губ Эпифании. И в итоге отчаялся найти ту первозданную магию.
За шесть месяцев отношений он ничего не обещал. Ему не в чем было ее упрекнуть. Он не сохранил ни одной фотографии, а единственным сувениром осталась ракушка, найденная на берегу океана. Он с любовью вспоминал, как Эпифания нагнулась подобрать ракушку, а затем обернулась и подарила ему находку. Предмет был привязан к жесту, в котором, казалось, Гарри вновь обрел частичку той магии. Жест безупречен, но ракушка пуста. Он хранил ее, пытаясь вызвать образ на песке, стертый бризом. Мысли об Эпифании не причиняли боли. Может, он относился к мужчинам, невосприимчивым к любви.
Когда они занимались сексом в последний раз, Гарри старался доставить ей удовольствие, словно врач, старательно выписывающий рецепт. Он забылся, ушел слишком далеко от собственных ощущений. Она расплакалась, а он не стал спрашивать о причине. Когда Эпифания уснула, Гарри наблюдал, как во сне содрогалось ее тело. Женщина-рыба, что осталась лежать в луже после отлива, ожидая, что вода вот-вот поднимется, надеясь, что все еще возможно. Гарри уже долгое время плавал в открытом море, не отрывая взгляда от следов высохших слез на ее щеках.
Он встал и посмотрел на струящийся по стеклам дождь, на этих потревоженных ветром змеек. Время от времени рев сирены врывался в комнату, и ее резкий крик пригвождался к стене вместе со всеми остальными звуками. Выстроившиеся в ряд уличные фонари озаряли спальню хрупким светом, опускающимся на кожу девушки, словно пламенная агония. Гарри совсем не хотелось тушить раскаленные угли.
Дождь утих. Гарри вышел из квартиры, аккуратно придерживая дверь. Рассвет продирался сквозь крыши, стекал по фасадам, чтобы добраться до улицы. Прохладный воздух ласкал лицо. Подвижный, вечный в своем развитии город дышал зловонием.
Казалось, его единственной задачей было оттолкнуть небо как можно выше. От улицы к улочке, от улочки к переулку, от переулка к улочке, от улочки к улице, Гарри бежал по городу, словно бродячий пес, и единственной компанией ему была кучка неспящих бездомных, прикончивших очередную бутылку. Гарри всегда осознавал собственную уязвимость в сердце города, но в то же время она представлялась ему единственным благом во всем мире.
Он отправился в кафе на вокзале и заказал кофе, наблюдая за слоняющимися под металлическим каркасом путешественниками. Затем толпа растворилась в его взгляде, и писатель достал блокнот, с которым никогда не расставался. Образ возник ровно в тот момент, когда лучи солнца проникли на перрон, заплясали по железным конструкциям и подарили ему первую фразу «Черного рассвета». Эпифания никогда не узнает о случившемся чуде.
Вернувшись домой, Гарри обнаружил записку, оставленную на столе, на самом видном месте: «Мои глаза устали высматривать твое обещание».
Калеб
С тех пор как перестал идти снег, мороз без устали плел кружево из заиндевелых, блестящих на солнце нитей, которые складывались в причудливые узоры. Ветер утих, превратившись в ворчание, шепот. Пейзаж пленяет чистотой, напоминая огромную комнату в заброшенном доме с мебелью, накрытой белыми простынями.
Где-то там, у западных берегов Африки, затонул круизный лайнер. Есть погибшие и пропавшие без вести. Калеб оторвал листочек почтового календаря, висящего на двери, пролистал его и остановился на карте мира. Нашел изображение места происшествия. Чисто машинально, потому что ему глубоко плевать на идиотов, столпившихся на этажах плавучего города. Архивные фотографии показывали корабль во всем его великолепии: в одном из бассейнов на борту купались люди. «Каким же надо быть дураком, чтобы купаться в бассейне посреди океана».
Калеб выключил радио, оставив судно медленно тонуть, а пропавших без вести — пополнять ряды погибших. Писатель только что уехал. Калеб вспомнил лежавшую на столе книгу. Ему бы хотелось забрать ее, но это невозможно. Его дар не сводится к поискам воды, тушению пожаров или изгнанию болезни из тела — Калеб также способен чувствовать, что творится внутри людей, которые занимают какое-то пространство: страдание, радость, ярость — все, что в них обитает. Книга — это пространство писателя, что стало ясно как день, едва Калеб открыл том, но он не доверяет словам. Может, со временем это изменится.
Калеб вышел и направился в овчарню. Кусачий мороз пробирался под кожу лица. На большом тополе за прудиком поселилась стая молчаливых ворон; ягоды омелы напоминали забытые новогодние украшения.
Ягненок окреп достаточно, чтобы вернуться в стадо. Малышу совершенно не хочется: Калебу приходится подталкивать его до самого загона. Мать подошла, обнюхала чадо и окинула его презрительным взглядом. Остальные не обратили ни малейшего внимания на пополнение. Время от времени Калеб будет проверять, все ли в порядке.
Покормив животных, он проводит остаток дня у потрескивающей печки — плетет корзину.
С наступлением ночи туман исчез. Луна взошла, похожая на огромную пустую глазницу, и вокруг нее замерцали крошечные пайетки на смуглом небе. Покончив с корзиной, Калеб поужинал куском хлеба и свежим сыром, выпил вина, сидя у окна с видом на долину и поставив тарелку на старую каштановую полку, прибитую к толстой стене. Оконная рама цвета кости окантовывала ночной пейзаж, похожий на забытую в углу
