Другая семья - Вера Александровна Колочкова
– Нет. Тоже доченька.
– Ну надо же… И здесь мы с ней совпали… Смешно.
Она вздохнула, на секунду скривив губы в грустной усмешке. Потом повторила тихо:
– Смешно. Смешно…
И в следующую секунду опять будто сбросила с себя грусть, поднялась со стула, проговорила деловито:
– Пойду оденусь… Так, говоришь, тепло на улице, да?
– Тепло, Кать. Легко одевайся.
– Ладно. Я сейчас, я быстро…
Потом ходили по магазинам полдня. Он терпеливо нес за Катей пакеты, терпеливо ждал ее возле примерочных. Кроме обуви, Кате срочно понадобилась одежда на лето. И то, что можно носить до родов, и после. Деньги на карточке убывали с такой быстротой, что он только удивлялся Катиному размаху. Но не жалел денег, нет… Хотя бы тут он не был ни в чем виноват, хотя бы тут…
Или просто откупался? Даже если и так, то пусть… Кате доставляет удовольствие этот шопинг, и слава богу. Было бы хуже, если б она грустила и обижалась.
Домой вернулся поздно, Алиса уже спала. Клара Георгиевна выговорила ему недовольно:
– Где тебя носит весь день? Мог хотя бы в свой выходной с женой дома побыть…
Он ничего ей не ответил – зачем? Она ведь и так все видит, все понимает. И доченьку свою тоже прекрасно знает. И отношение доченьки к нему видит, основанное на неприязни и раздражении. Пусть и замаскированное гормональной перестройкой и законными перепадами настроения.
– Голодный? Ужинать будешь?
– Нет. Спать хочу.
– Ну, ложись тогда… Я тебе в гостиной на диване постелила.
– Спасибо, Клара Георгиевна.
– Да не на чем… Спокойной ночи, стало быть.
– Спокойной ночи…
Следующие два месяца были для него сущей пыткой – и работы навалилось много, и погода, казалось, с ума сошла. Навалилась жара – сначала ранняя майская, еще более-менее терпимая, потом на смену ей пришла июньская, оголтелая. Еще и лето не успело созреть как следует, а жара будто впереди бежала, томила землю безводьем, сушила горячим ветром. Нормальному организму в такую жару тяжело, а уж беременному женскому – и подавно.
Алиса капризничала, срывалась на нем, изводила Клару Георгиевну. Катю опять положили на сохранение, сказали – лучше быть в больнице до родов. Он приезжал к ней нечасто, но Катя не роптала, не обижалась. Но и глазами больше не сияла, когда его видела. Все время ему казалось, что она хочет что-то сказать важное, да не решается. И опять накатывало чувство вины, что сделал ее несчастной.
Неотвратимо приближался конец июня, когда он должен был стать отцом. И все чаще он ловил себя на мысли, что боится этой неотвратимости. Не в том смысле, что совсем не хочет ее, а просто боится. Слишком уж все запуталось, закрутилось в клубок, и непонятно, как распутается. Или совсем не распутается… И эта двойная жизнь обеспечена ему навсегда, и надо смириться с ней, принять и жить, будто так надо. Так получилось, ничего уже не изменишь. Сам виноват, претензии предъявлять некому.
В один из вечеров, когда уже спать лег на диване в гостиной, требовательно зазвонил телефон. Хотя он обычно звонил, просто ему показалось, что очень требовательно.
И не зря показалось. Голос Галины Никитичны звучал почти истерически, на высокой тревожной ноте:
– Катя рожает, мне только что она позвонила! Ревет, боится, схватки у нее сильные! Говорит, в родовую сейчас повезут! Слышишь меня, нет?
– Слышу, Галина Никитична. Слышу…
– А чего молчишь тогда? Тебе все равно, что ли? Отец называется! Катька мучается там, а он молчит!
– Я не молчу… Я просто не знаю, что сказать. Да, я волнуюсь, переживаю за Катю. Но чем я могу помочь?
– Фу ты, бестолочь… Да ничего говорить не надо, что мне с твоей говорильни? Давай приезжай, я тут с ума от беспокойства схожу!
– Успокойтесь, Галина Никитична, все будет хорошо. Успокойтесь.
– Да откуда ты знаешь, хорошо будет или нет? Видимо, тебе и впрямь все равно, никакого отцовского чувства в тебе нет! Я и Катьке тоже говорила, малохольный ты какой-то. Другой бы мужик давно подскочил да помчался, с ума бы от радости сходил! А ты… Давай приезжай, хватит болтовней заниматься!
– Но я не могу, Галина Никитична. Вы тоже меня поймите. Как я объясню свое исчезновение из дома – в ночь… Вы же прекрасно знаете, что я не свободен.
– Да знаю я, знаю… Ну, соври что-нибудь своей жене, ты ведь все равно ей врешь! Вторую семью заимел играючи, и надо же – объяснений с женой боится! Чего уж теперь бояться-то, все равно она узнает когда-нибудь. Как говорится, сколько веревочке ни виться, а все равно конец будет. Может, еще и законным моим зятем станешь… Давай приезжай!
– Нет. Не могу. Я утром приеду, хорошо?
– Ишь ты, не может он! Когда надо было к Катьке под бочок подвалиться, так и в ночь-полночь приезжал, а тут не может!
– Все, Галина Никитична, хватит! Успокойтесь! По-моему, у вас просто истерика. Все с Катей будет хорошо. И вы же понимаете, если я даже приеду – чем я смогу Кате помочь? Успокойтесь, все будет хорошо! Выпейте валерьянки, в конце концов!
Он говорил тихо, боясь, что его услышат Алиса и Клара Георгиевна. И, чтобы закончить разговор, прошелестел в трубку торопливо:
– Все, не могу больше говорить, извините…
Потом не спал всю ночь, ворочался с боку на бок. Когда за окном начало светать, поднялся, на цыпочках прокрался в ванную. А вышел и увидел, что Клара Георгиевна уже копошится на кухне. Заглянул к ней, проговорил виновато:
– Ну зачем вы встали, спали бы еще…
– Так завтрак же тебе надо приготовить! Как я тебя отпущу без завтрака? Вон ты какой бледный в последнее время, круги под глазами… Что, на работе дела плохо идут, да?
– Да нет, все нормально, что вы…
– Но я же вижу, ты сам не свой, все время думаешь о чем-то, переживаешь. Нельзя так, что ты. Надо себя беречь. Тем более Алиса вот-вот родит, и тогда совсем веселая жизнь начнется. Бессонные ночи и без того будут тебе обеспечены.
– Ничего, Клара Георгиевна. Счастье отцовства легким не бывает.
– Это ты правильно сказал, молодец… Я кофе тебе покрепче сварю, да?
– Да, спасибо…
– И побереги себя, побереги! Конечно, я вам помогу с ребенком – это ж моя внучка все-таки. Ой, господи, да у меня сердце заходится от счастья, как подумаю, что наконец бабушкой стану! А ты сам-то как? Тоже, поди, волнуешься?
– Волнуюсь, конечно.
– А ты не волнуйся, все хорошо будет. И не надрывайся так на работе, силы еще понадобятся. А то на тебя смотреть больно, таким уставшим выглядишь. Я ж беспокоюсь, ты мне как сын…
Он поперхнулся кофе, закашлял надсадно. Клара Георгиевна от души постучала ему ладонью по спине, и он отметил невольно, какая у нее рука тяжелая. Если такой рукой замахнется вдруг, рассердившись, – мало не покажется. А что, вполне может за любимую доченьку…
Потом мчался до Синегорска как ненормальный. Позвонил с дороги Галине Никитичне, спросил с тревогой:
– Ну что? Катя уже родила?
– Да, родила. Поздравляю тебя, папаша. Дочка у тебя, здоровенькая, крепенькая. Вес три восемьсот, рост пятьдесят четыре. Молодец, хоть тут постарался.
– А Катя… Катя как себя чувствует?
– Да тоже нормально. Ее в палату перевезли, скоро и девочку к ней положат. Вместе будут до выписки.
– Мне можно на нее посмотреть? Катя к окну подойти сможет?
– А ты уже в Синегорске, что ль?
– Да, почти… Скоро подъеду. Я Кате пытался позвонить, но она не отвечает.
– Так спит, наверное… Умаялась ночью-то… И пусть спит, не тревожь ее пока.
– Выходит, я зря приеду?
– Пока да, зря… Я и не думала, что ты с утра помчишься.
– Так вы ж мне сами звонили… Просили, чтоб я приехал!
– Ну да, звонила. Я не в себе была. Только тогда успокоилась, когда узнала, что у Катьки все хорошо. Так хорошо уснула, а ты меня разбудил, окаянный! И ты к вечеру приезжай, тогда и увидишь Катю. Меня тоже не буди больше, я сильно перенервничала, давление
