Другая семья - Вера Александровна Колочкова
И тем не менее… Это ведь значит, что разговора с Кларой Георгиевной не избежать. Вот она, первая ласточка… Сколько веревочке ни виться, а конец все равно будет. Или, наоборот, начало…
Но разговор состоялся только через месяц. Хотя весь месяц Клара Георгиевна терпела, ходила злая, с ним почти не разговаривала, только взглядывала иногда исподлобья и поджимала скобкой губы. Но все же в какой-то момент ее прорвало. Хорошо, что Алисы дома не было. Но при Алисе она бы на него и не напала – слишком уж покой дочери берегла.
– Да как ты мог, Филипп, как ты мог?! Я сначала не поверила Розе, а потом сопоставила все… Как ты мог завести любовницу на стороне, да еще и позволить ей ребенка родить? Только не отпирайся, ради бога! Синегорск город маленький, там же все на виду, от людей не скроешься! Да как ты мог, Филипп? Все что угодно могла от тебя ожидать, да только не такой подлости! Ты что, мою дочь на помойке подобрал, чтобы с ней так поступать?
Он молчал. А что он мог возразить? Ничего и не мог. А Клара Георгиевна уже совсем разошлась в гневе:
– Не позволю тебе с Алисой так обращаться, обманывать ее не позволю! Уходи немедленно, слышишь? Я Алисе скажу, что ты срочно в командировку уехал, а дальше видно будет, что да как! Потом ей всю правду скажу, а сейчас нельзя. И без тебя Яночку поднимем, не нужен ей такой отец! А я, дура такая, еще радовалась – хороший у Алисочки муж… Заботилась о тебе, как о сыне родном… А ты… Уходи, видеть тебя не могу!
Он не успел ничего ответить – в дверях гостиной появилась Алиса. Клара Георгиевна так расшумелась, что и не слышали, когда она в дверь вошла. Наверное, стояла в прихожей и все слышала. Но заговорила вдруг довольно спокойно, обращаясь к одной только Кларе Георгиевне:
– С чего ты решила, мам, что можешь распоряжаться моей жизнью? Что значит «немедленно уходи»? Тебе не кажется, что ты берешь на себя слишком много? Давай я буду сама думать, что мне делать, как поступить, ладно? Не вмешивайся, мам!
– Да как это не вмешивайся, как не вмешивайся? Да разве можно такое терпеть, Алиса? Да это ж такое унижение для тебя… – жалко залепетала Клара Георгиевна, чуть не плача. – Нет, что ты, я не позволю…
– Я сама разберусь, мам! Я не ребенок и в твоей защите давно не нуждаюсь! Это мой муж, не твой! И я сама буду решать, что мне с ним делать! Тоже мне, Америку открыла – муж изменяет…
– Да как же, доченька… Выходит, он изменяет, а ты об этом знаешь? И молчишь?
– Ну, знаю… И что? Это мое дело, мам! Потому что я знаю еще и то, что моему ребенку нужен отец! И не собираюсь ничего решать на эмоциях, потому что у меня здравый рассудок есть, слава богу!
– Господи… Что ты такое говоришь, дочка… – отшатнулась Клара Георгиевна, закрывая лицо руками. – Я слышать этого не могу… Да где ж твоя гордость, доченька, ты ж у меня не такая!
– Да ладно, мам… Можно подумать, папа тебе никогда не изменял. Ты же знала все, но молчала. Делала вид, что все хорошо. Разве не так, мам?
– Да что обо мне говорить? Я жизнь свою прожила. Но ты… Разве такого счастья я для тебя хотела? Ведь я же все для тебя, я живу только ради тебя… Нет, я просто слышать от тебя таких слов не могу!
– Так и не слушай! Я не твоя собственность, мам! Я в своей семье сама принимаю решения! Если я молчу обо всем об этом… Значит, мне так надо, понятно? А если тебе что-то не нравится, так ради бога… Мы можем уйти. Квартиру снимем… Да хоть сегодня можем уйти, если ты не замолчишь, понятно?
Клара Георгиевна заплакала, повернулась, ушла к себе. Он хотел было сказать что-то Алисе, но она остановила его повелительным жестом:
– Молчи… Молчи лучше, Филипп. Ничего мне не говори, не надо. Я слушать не буду. Сходи лучше в магазин, памперсы заканчиваются. И продуктов купи… Судя по всему, обеды и ужины нам в ближайшее время не светят. Мама забастовку объявила. А мне надо хорошо питаться, иначе молоко пропадет.
Странно, но он даже благодарен был ей за это «молчи». И потому опрометью бросился исполнять все поручения и даже обед приготовил как мог.
Хотя, если честно… Не было в этом «молчи» ничего хорошего. Потому что Алиса его будто совсем перестала замечать. Смотрела холодно и равнодушно, тихим голосом отдавала распоряжения – сделай то, сходи туда, принеси это. И все. На этом твоя семейная роль иссякла. Ну, можешь еще с колясочкой погулять, когда скажу…
Даже внешне Алиса изменилась, уже не так следила за собой, как раньше. Поправилась, подурнела. Но казалось, ей все равно, как выглядит – вся в ребенке была. И Клара Георгиевна тоже окунулась в хлопоты о ребенке, и была похожа на большую толстую курицу, оберегающую своих цыплят, дочку и внученьку. С ним разговаривала сквозь зубы, а потом вообще перестала замечать. Кто-то приходит, кто-то уходит, и пусть… Если этот «кто-то» нужен зачем-то ее дочери – почему нет? Ладно…
Зато Катя его всегда ждала. Радовалась, хлопотала, щебетала без умолку. Обнимала крепко, гордо хвасталась успехами Миечки – как поела, как поспала, как улыбнулась… И спрашивала, почему он такой уставший и грустный. И вздыхала с намеком – а вот если бы ты с нами был, мол… Мы бы не давали тебе грустить… Жаль, что ты этого никак не поймешь, милый…
Да понимал он, все понимал, господи! Только все равно ничего не мог решить. Виноватым себя чувствовал и перед Катей, и перед Алисой. Так и жил – на две семьи, с молчаливого согласия Алисы и молчаливого же непонимания Кати.
А иногда ему казалось – уже ничего не понимает, что в его жизни происходит. Ничегошеньки… И сам себе представлялся Бузыкиным из легендарного фильма «Осенний марафон». Только у Бузыкина там было все проще – у него маленьких дочек не было. Яночки да Миечки. Бузыкин мог еще из этой раздвоенности вышагнуть, по крайней мере у него выбор был. А у него выбора нет. Застрял в своей интеллигентской нерешительности, как в паутине.
Еще и мама давила на психику. Да, ей было непонятно, как так можно жить. Когда заходил к ней, не могла удержаться, снова заводила свои разговоры:
– Ведь неправильно это, Филипп, неправильно! Не так ты живешь! Плохо живешь! Неужели не понимаешь, ответь?
– Ну, мам… Если бы все люди жили правильно, мир был бы другим… Но он такой, какой есть. Со всем своими ошибками и неправильностями.
– Мне нет дела до других людей, Филипп. Или ты таким образом сам себя утешаешь? Перестань, ради бога. И послушай меня. Я же мать, я вижу, что ты пропадаешь.
– Так уж и пропадаю? Да брось…
– Да, да! Пропадаешь! Нервничаешь, мечешься, переживаешь, места своего не можешь найти! Я боюсь, ты в конце концов совсем изведешься от такой двойной жизни! Ведь надо же что-то делать, Филипп… Надо что-то кардинально решать…
– Что решать, мам? Что?
– А то, что выбрать надо, наконец. Выбрать, с кем ты хочешь жить. Ты должен выбрать, ты, а не они, твои женщины!
– Да они-то как раз и не выбирают… Их все устраивает, как ни странно.
– Так и это тоже неправильно, что их все устраивает! Не должно так быть, не должно!
– Ну что ты горячишься, мам? Перестань… Не надо, иначе опять давление поднимется и сляжешь. Не надо…
– Да как я могу не горячиться в этой дурной ситуации, сын? Как я могу жить спокойно, когда где-то на стороне растет моя внучка, а я даже с ней не знакома? Только и знаю, что ее Мией зовут… На кого хоть она похожа, скажи? У тебя есть ее фотография?
