Ночь между июлем и августом - Дарья Золотова
Марек глядел в её сияющее от этого радостного открытия лицо, и оно расплывалось в его глазах, как изображение чёрно-белого телевизора в баре. Он моргнул, попытался сфокусировать слезящийся взгляд — но на месте её лица осталось лишь бессмысленное белое пятно. Пятно говорило что-то, чего он хотел бы не понимать. Его тошнило.
— Ты не бойся, миленький, — донеслось до его слуха сквозь шум в ушах, — ты всё равно мой и я тебя люблю как раньше. А мы в этом году поженимся или в следующем?
Марек захлопнул дверь.
И там, в краю далёком…
19:40
Тима спотыкается об недозахлопнутые пасти чемоданов, хищные, крокодило-бегемотьи, чувствует, как пульсируют под тонкой кожицей век невыспавшиеся глаза и в такт вибрируют ушибленные чемодановыми краями мизинцы обеих ног. Ему незачем бы суетиться, логически говоря, потому что все вещи собраны, а несобранные он знает наперечёт, но Тима суетится всё равно, потому что больше делать нечего, а если ничего не делать, тягостная тревожная скука овладеет им, и он полезет читать в телеграме новости или грызть ногти.
Правда-то вот в чём: Тиме очень страшно, и это тихое, но упорное чувство, живущее в проёме меж рёбер, заглушается лишь беспрестанным шевелением, мельтешением привычных предметов в глазах. Правда-то вот в чём: если всё сложится удачно, завтра в это же время Тима уже будет по ту сторону границы России с Казахстаном.
И — опять же, если всё сложится удачно — сегодня вечером Тима впервые займётся сексом.
Тима недолго размышляет, не стоит ли ему вместо тапок надеть кроссовки, но потом представляет, как долго, долго выволакивает из них пропотевшие в носках ноги, а она уже в постели, и он сам полураздет, только эти кроссовки дурацкие да расстёгнутые джинсы медленно, медленно оседают на пол… Тима остаётся в тапках.
19:45
Тиме нужно занять чем-то тянущимся, как жвачка, руки и мозги, и он открывает приложение, в котором познакомился с ней.
Её имени он не знает, там никто не указывает своё имя. Ему там попадались разные: Игривая Лань, Сладкая Дива, Волоокая Орхидея — кажется, на Орхидее он и догадался, что эти имена генерируются рандомно. Орхидея заблокировала Тиму, когда он выслал ей свою фотографию. Лань в какой-то момент просто перестала отвечать. С Дивой он встречался в её грязной квартире, она курила ему в лицо и рассказывала про всех своих бывших. До дела тогда так и не дошло, потому что от неё пахло куревом и кошками. Тима сам пропах куревом и кошками, пока сидел рядом с ней, и сразу, как приехал домой, покидал все вещи в стирку, будто явился из зоны заражения, — и волосы помыл, потому что они тоже пропахли куревом и немного кошками.
Тима листает ленту, лайкает, сам не зная зачем — у него уже нет и не будет времени на всех этих девушек. Он лайкает всех: неровно коричневых красоток с мускулистыми губами, винишек с разноцветными каре, страшненьких феминисток. Пусть им всем будет приятно. Тиме не жалко.
19:50
Потом Тима рассматривает ещё раз её анкету, пролистывает к фотографиям. По первой сложно понять, красивая она вообще или так себе, — видно только узкий ломтик лица и длинную, долгую шею, плавно перетекающую в грудь и упирающуюся наконец в квадратный вырез платья. Шея нежного бледно-розового оттенка, цвета клубничного йогурта. На второй — обычное селфи, там видно полностью лицо, но фото с шеей интереснее. Тима перелистывает к нему ещё раз.
На всякий случай он открывает свою анкету, разглядывает собственный снимок. Выглядит он неплохо, таинственно, очки отливают зловещими бликами, как у анимешного злодея, подбородок с этого ракурса кажется волевым, а не двойным. Но Тима вглядывается дальше, пристальнее, упорно ищет повод возненавидеть себя и на этой фотографии тоже — и наконец вот оно, он видит: свет так падает на его зализанные волосы, что они кажутся сальными. Хотя Тима точно помнит, что перед тем, как сфотографироваться, он мыл голову.
19:55
Осталось всего пять минут: Тима начинает нервничать, а когда Тима нервничает, Тима потеет. Тима прикидывает, успеет ли он поменять рубашку за эти пять минут — лучше не на белую, так как-то надёжнее.
Наконец он решается, стягивает рубашку, не расстегнув все пуговицы, через горло, не щадя ни горла своего, ни трещащей ткани, и брезгливо отбрасывает в сторону.
Но тут…
20:00
раздаётся
дверной
звонок
Три переливчатые трели вонзаются Тиме в уши, и он мечется беспомощно по комнате, не зная, как быть — искать рубашку новую (не белую), заставляя девушку ждать, или что ему делать сейчас вообще в такой ситуации? Не готов был Тима к такой ситуации, потому что по стереотипам и по собственному релевантному опыту думал, что девушки всегда опаздывают.
В итоге он выходит открывать дверь с мужественно оголённым торсом.
Она в жизни такая же, как на селфи: светлые волосы до плеч, чуть вздёрнутый носик, щёки болезненно малиновые от ветра. Когда-то он называл такой типаж «ламповая няша» — классе в десятом на олимпиаде приметил он одну такую, из другой школы, но так и не решился подойти. А может… Да не, ерунда, не она. Их таких одинаковых много.
А шея у неё никакая и не длинная, не как на фото. Совершенно обычная шея среднестатистических шейных параметров. Тима пытается разглядеть фигуру, но фигуры под курткой не видно — в куртках все прямоугольны, иногда и квадратны.
— Привет, — говорит Тима. — Раздевайся.
— Привет, — говорит она.
Раздевается.
Под курткой у неё свитер в рубчик, в разноцветный узорчик, по-джинсовому синие джинсы, из-под подвороченных штанин трогательно-нелепо торчат носки, и видно даже между джинсиной и носочным краем кусок красноватой и мурашчатой от холода ноги.
Тяжёлые, точно как мужские, ботинки она аккуратно пристраивает в самую середину обувного коврика.
В свитере фигуру тоже не особенно оценишь, думает Тима.
— Ты дальше раздевайся, — говорит. — У меня батареи работают уже, жарко.
— Вижу, — говорит она, смотря прямо на его голое над поясом брюк тело. Только тут Тиме приходит на ум, что выглядит он, наверное, очень по-дурацки.
20:03
Она стягивает свитер, под
