Невидимый Саратов - Михаил Сергеевич Левантовский
Нужен шум, чтобы этот кто-то услышал и пришел.
– Ребята, – заколка обратилась ко всему вокруг, – я понимаю, у вас доля простая, задача по жизни нехитрая. Послужить, прийти в негодность. Поломаться, разбиться, порваться, потеряться. Перегореть, на помойку. Да, о вас иногда не заботятся. Просто пользуются. Может, в этом и есть ваше счастье – служить человеку и помалкивать. Я всё понимаю. Серьезно. Меня вообще найдут в этой руке и выкинут на фиг. Подумаешь, заколка. А вы. Ну вы можете ведь как-то… черт его знает, как вам еще объяснить! Просто пошумите, пожалуйста. Вы же можете, когда не надо, скрипеть, стучать, непонятные звуки издавать. Вот представьте, что сейчас очень надо. Кто на что способен. Я вас очень прошу.
– Я просто розетка, – сказала розетка, – в меня включен обогреватель. Если замкнет проводка, дела пойдут хуже. Давайте кто-нибудь другой.
– Я просто шкаф, – сказал шкаф, – максимум открою дверцу, но слышно не будет.
– Мы просто обои, – сказали обои, – мы можем отклеиться, только чуть-чуть.
– Мы просто книжки, – сказали книжки, – можем постараться подвинуться, но вряд ли поможем.
Перекличка разрослась, перескакивая от одной вещи к другой. И все говорили, объясняли, перебивали, виновато оправдывались.
А время шло, и ничто не могло его остановить.
– Я просто зеркало, – сказало зеркало. – Я жило в других домах, и меня столько раз занавешивали, что в принципе я давно хочу разбиться. Но меня опять хорошо прикрепили.
Комната притихла.
Саратов подумал: что, если этими разговорами можно приостановить, оттянуть смерть? Пока вещи говорят, можно ли вытянуть человека обратно, вытянуть за руку, за шкирку с того света?
Со стороны окна прорезался гладкий зеленый голос:
– Я цветок алоэ. – Горшок на подоконнике копил силы, чтобы высказаться, и его голос перекрыл остальные голоса. – Я не делаю людям плохоэ.
Древний цветок, подпираемый палочкой, откашлялся. Извиняясь за лирическое вступление и радуясь, что на него обратили внимание, алоэ обратилось к лампочке.
Они, лампочка и алоэ, живут в комнате давно, гораздо дольше многих вещей, и хорошо знают друг друга. Алоэ в курсе, что лампочка устала. Что работает из последних сил. Лампочка в курсе, что алоэ доживает свой век.
По плану алоэ, лампочке сейчас нужно собрать накопленное недовольство, сжать его в ниточке – и вспыхнуть, коротнуть, чтобы стеклянный купол разорвался, в патроне жахнуло, полетели бы во все стороны стеклышки, как тонкие скорлупки.
И тогда на кухне бы услышали. Услышали и пришли.
Лампочке не пришлось приносить себя в жертву: тот, кто был на кухне, уже шел сюда, в комнату, где на кровати с закрытыми глазами лежала девочка, подозрительно не переодетая из школьного в домашнее.
Чего это она?
В открытую дверь постучали. Стук-вопрос, можно ли войти. Постучали еще раз.
– Жужа, – спросил старческий женский голос, – а ты чего не раздетая, набутая лежишь?
Девочка не ответила.
Шаркающие шаги приблизились.
– Жужа?
Шаги повернулись к столу. Зашуршали пустые упаковки.
– А это что… Заболела, что ли…
Голос метнулся к кровати:
– Женя! Деточка!
Глава 8
Олечка! Я ходил на почтамт, звонил по межгороду – сказали, февраль скоро закончится. И наконец-то. Это же только в песне февраль, как господин, снимает белое пальто. На самом деле он сидит на кровати мутный, заспанный, с трудом натягивает носки и думает, как бы еще поспать.
Пальто у него нет. Есть пуховик, двое штанов, ботинки, свитер. Или что это, прости господи, кофта? Толстовка? Что-то домашнее, с растянутыми рукавами, застиранное.
А если и есть у февраля пальто, то оно, я думаю, валяется в прихожей и воняет тряпкой.
Однажды через пальто кто-то перешагнет, перепрыгнет, февраль услышит шаги, припомнит, что кто-то должен был прийти то ли 28-го числа, то ли 29-го.
У гостя крепкое рукопожатие. Он достанет бумагу для подписи, пройдет через комнату и откроет окно, чтобы проветрить.
Только потом, когда уже будет стоять со своими пожитками на лестничной площадке, февраль догадается, в чем дело.
На дно лестничного колодца упадет мокрое пальто. Дверь захлопнется.
И февраль наконец уйдет.
Очень хочется весны и помыть окна начисто, протирая газетой, как по старинке. Газета скрипит, стекло такое прозрачное, как будто его нет. Надышаться свежим воздухом, вымыть окна и смотреть через них на тебя.
Вот чего хочется.
Володя
* * *
На стене зашипел оживший селектор, диспетчер сообщил о вызове. В телефоне высветилось уведомление: Парковый переулок, дом 10, Шолох Евгения, девушка 15 лет, без сознания, подозрение на отравление медикаментами.
В ординаторскую заглянула Валя:
– Ольга Владимировна?
– Загружайся, иду.
Оля на ходу проверила чат с мужем – не появилось ли двойной галочки, что сообщение прочитано. Выходя во двор, отправила еще одно сообщение: «Мэр Саратова запрашивает срочную аудиенцию по первой линии. Ты балбес и всё неправильно понял».
В пустой спальне снова бзыкнул телефон.
До Паркового переулка оставалось 10–12 минут езды.
Валя-репликант сложила бледные ладони на «укладку» – чемоданчик с медикаментами. Постучала черными ногтями по крышке:
– Хотела насчет вчера спросить…
– Чемоданчик прям как сумочку Гуччи держишь, – улыбнулась Оля. – Нервничаешь?
– Да нет. Не особо.
– На отравления ездиуа уже?
– Так мы же с вами, – Валя запнулась, вспоминая общие вызовы, – ездили уже ведь.
– Ну и хорошо. Значит, всё знаешь.
Валя кивнула. Ждала продолжения. В хорошем настроении Ольга Владимировна рассказывала по дороге что-нибудь интересное про медицину.
– А знауа, что раньше на отравления специальные бригады ездили? Токсикоуогические.
– Да, нам Егор Юрьич рассказывал.
– Моуодец ваш Егор Юрьич. Он где сейчас, в Петербурге вроде? Про Питер, кстати, шуткуют, типа там обдоубанных поуно. А между прочим, Валя, первые токсикоуогические бригады были созданы именно в Ленинграде. Это если на постсоветском пространстве смотреть. Первый город быу. А потом знаешь какой?
– Москва, наверное, какой еще.
– Вот и не Москва. Фрунзе!
– Ольга Владимировна. – Скорая повернула, и солнечные лучи осветили лицо Вали, выглядела она помятой и невыспавшейся. – Мы вчера…
– Не будем про вчера, хорошо?
– Ладно. Я, если что, не про вашего мужа, я про корпоратив.
– Валя. Тем более. Давай будем думать сейчас о работе, договорились?
– Вы мне сами говорили, если думать о каждом вызове, пока едем, голова будет как у лошади.
Оля засмеялась:
– Выходи, уошадка, приехали.
У ворот стояло несколько человек. Скорее всего, соседи. Говорили вполголоса, разглядывали машину скорой, напуганные, растерянные, будто кого угодно из них могут вот-вот обвинить в случившемся.
Навстречу врачам выбежала пожилая женщина. Вид у нее был блеклый и смиренный. Невзрачная одежда,
