День - Майкл Каннингем
Робби вдруг стал другим человеком. Внезапно захотел пожить, как он выразился, в обитаемой тиши, где звезды и водоемы гораздо значительней, чем в Нью-Йорке.
Не она, словом, села в тот самый поезд, а Робби.
Изабель хотелось бы сильнее за него радоваться. И перестать задаваться вопросом, не стал ли тот недобровольный переезд для Робби побуждением неуклонно уходить от них все дальше и дальше: сначала Вашингтон-Хайтс (она и правда убеждала его поискать еще), потом Исландия, а вскоре будет медицинский колледж где-нибудь в Бостоне, Балтиморе или Сиэтле.
Возникает неприятное подозрение, что Робби постепенно расстается с ней, что после той просьбы найти себе другую квартиру он как бы посылает им с Дэном сигнал, невнятный, но такого примерно содержания: Да и пожалуйста! Я уйду, далеко уйду, очень далеко.
Возникает неприятное чувство, что она предоставлена собственной участи в этих четырех стенах. И неприязнь к самой себе, воображающей, что ее обманули и бросили на произвол судьбы…
Еще и Дэн в придачу приуныл, оставил свою домашнюю веселость, становится замкнутым, нервным. И Изабель одной теперь приходится всех обнадеживать, выслушивать и делать вид, будто самой ей не страшно.
Словом, сидит она на лестнице, и однажды новые хозяева этой квартиры скажут, проходя мимо: Все смотрит без конца в телефон, бедолага! Понимает хоть, что батарея давно разрядилась и экран погас?
Открытая дверь хижины подперта, Робби стоит на пороге. В этой точке ему нравится больше всего. Одной ногой он еще в хижине и привязан таким образом к неким координатам, ощущает масштабы своего жилища, а другой ногой уже ступил на край безбрежности – отлогий скат долины, окруженной каменными зубьями, кулаками, пиками, безлесной, но застланной везде цельным ковром травы, сплошь покрывшим все вплоть до крутых обрывов, всякий желобок и расщелину, будто по велению какого-то северного бога, сказавшего, взмахнув исполинской рукой: “Зелень!” – и только. Здесь поневоле размышляешь о богах. Эта местность будто возникла по чьему-то приказу, вознесена из моря, как и другие острова, но, в отличие от других, не утратила своей подводной сущности – все так же безмолвна и, простираясь вширь, переходит незаметно в необозримые океанические глубины. У хижины, снятой внаем, нет ни крыльца, ни веранды, только щербатый каменный порог высотой сантиметров тридцать, к которому закрытая дверь примыкает плотно, как в банковском хранилище, и об который Робби почти научился не спотыкаться. Этот порог, как видно, создает преграду для вездесущей травы, ведь трава, позволь ей только, начнет упорно заползать в дом, постепенно покрывая в нем все – пол, стены и мебель, горшки и кастрюли. Здешний строитель, кажется, непременно должен воздвигнуть барьер между горой и домом, к ней прилепившимся, чтобы зелень не вознамерилась, создав плацдарм, весь дом захватить.
В доме только дверь и два окошка. Да и они как будто лишь потому есть, что дому положено иметь окна, вот тут и сделали два, по обе стороны от двери, на равном удалении – размером эти окна чуть больше шахматной доски, снабжены плотными жалюзи и занавесками из коричневатой ткани вроде тонкой мешковины, но помягче, с бархатистым синтетическим отливом, должно быть, подразумевающим изысканность, пусть занавески и похожи на картон – и оттенком, и светонепроницаемостью.
Все затем, чтобы задраить люки на зиму – учитывая, какие тут зимы, – однако Робби, одной ногой стоящему внутри, другой снаружи, наполовину вышедшему за порог, сдается, что прочность хижины рассчитана не только на непогоду, что дело и в самих горах, в вере в некоего духа, вылетающего из долины и носящегося с воем (чаще беззвучным, но все же) над этим пространством, – сущность без сознания и воли, но обладающую силой и, хоть не враждебную человеку, но способную сровнять с землей любое плохо укрепленное сооружение; Робби сдается, что люди, построившие хижину, знали, сколь многое, помимо ледяных штормов, ей придется выдержать.
А может, все дело в ветрах и погоде, и ничего тут нет загадочного. Робби склонен к фантазиям, к предчувствиям, с тех пор как поселился здесь, и видит краем глаза какие-то мелькающие тени.
Он не в сети, и от этого только хуже. Пока Робби в горах, не будет ни постов, ни звонков, ни сообщений, ни электронных писем. Он одинок и свободен. Ни перед кем не обязан отчитываться, кроме Вульфа, который ушел на прогулку. А Робби в последнее время устает и больше расположен к дневному сну, чем к открытиям, но ему приятно осознавать, что Вульф где-то там, посреди сурового изумрудного великолепия.
Церемонно кивнув пейзажу, Робби входит в дом и захлопывает тяжелую деревянную дверь.
кому: Роберт Уокер
тема: Re: сегодняшнее
от: Изабель Уокер
Привет, Робби!
В последний раз ты сообщал, что направляешься к леднику в Исландии. Значит, ледники там все еще ЕСТЬ, и это радует.
“Обувная клиника” через дорогу закрыта уже почти три недели. Заводной енот так и застыл с поднятым молоточком. Я пришла к выводу, что это именно енот, а не лиса, хотя помню, что ты сторонник гипотезы о лисе.
Целыми днями сирены, и сейчас слышу. На улицах почти пусто. Больницы уже забиты, а заболевших все больше, и никто не знает, что делать. Морги забиты тоже.
Из медколледжей пока не пишут, но еще ведь рановато, да?
Постепенно теряю счет дням. С этим новым распорядком выходные не отличить от будней, работа покрывает тонким слоем все время бодрствования, и это, честно говоря, неплохо – слава богу, работа еще есть, а значит, некогда задаваться вопросом, в самом ли деле коллективное самоубийство (или убийство с самоубийством) такая уж дурацкая затея:)
Наконец-то ты постишь свои фото, а не стянутые у других, поздравляю (прощай, воровская жизнь). Фотки, конечно, уже давнишние, но все же.
Беспокоимся за Вайолет. За всех беспокоимся, но Вайолет ведет себя чудно́, даже по сравнению с самой собой. Думает, что у каждой буквы в алфавите свой характер, и это в общем мило, но некоторые буквы она считает злыми. М – хорошая буква, W – плохая. Странновато. Ведь правда? А еще Вайолет убеждена, что окна открывать нельзя ни в коем случае.
Хотелось бы с тобой поговорить. Надеюсь, ты в скором времени появишься в сети (и ничего не могу с собой поделать). Тревогометр в наше время зашкаливает.
Натан – ты этому, конечно, не удивишься – по-прежнему недвусмысленно дает понять, что плевать хотел на школу, на нас с Дэном, да и всех остальных, кроме своих любимых Чеда с Гаррисоном. По-моему, вполне себе здоровая реакция, если честно.
Я, можно
