День - Майкл Каннингем
И вместе с тем он убивает способность Изабель получать, работая, обычно именуемое радостью, хотя точней, наверное, было бы сказать: избавляться от печали. Изабель, любившая свою работу, но разлюбившая в один прекрасный день – буквально вот так, внезапно, – все чаще склонна впадать в бездеятельную, жалкую тревогу рядом с Дерриком, никак не желающим признавать будущее, где он поутратит влияние. Понемногу сдавая позиции (и как он этого не замечает?), отказываясь без борьбы не только от безлимитного бюджета, но и от целого мира преувеличенной роскоши, который Деррик создавал двадцать с лишним лет, он и Изабель лишает рабочей злости, причудливо сочетающей сговорчивость с сопротивлением. Она выискивала безвестных молодых фотографов и, ухищряясь так или иначе, склоняла их преподнести ей авторское видение стилистики журнала: антигламурно гламурного, в сияющих вермееровских тонах (Не отснимете ли еще одну пленку, потемнее? Может, оденем ее в серую тафту, а макияж уберем вообще?). Она вела сражения, утверждая, что этот район, “оживая”, вытесняет слишком много людей, а та линейка сумочек такая дорогая, что переходит уже из категории “люкс” в категорию абсурда (Нет, Деррик, такое мы не снимаем, и точка). Но по мере того, как бюджет постепенно стремится к нулю, как долготерпение становится в ее работе нужней воинственности, а Деррик перемещается в разряд вымирающих видов, Изабель все чаще хочется поддаться неодолимому желанию вздремнуть под рабочим столом, свернувшись калачиком.
Она уговорит Деррика взять имеющиеся снимки Астории, убедит его, что на новые нет ни времени, ни средств, да и не банально ли вообще публиковать фото единственного приличного ресторана и прошедшего суровый отбор винтажного магазина, которые к тому же не проживут, вероятно, и полгода? Она будет нянчиться с Дерриком, разгневанным или вынужденным с горечью уступить, но рассчитывает все-таки на гнев, не так надрывающий ей сердце, как обиженные причитания, а к ним-то Деррик все чаще и склонен. Но прежде чем приступить к вариациям на тему – позаботиться о нем, помочь ему справиться и на этот раз, – Изабель размышляет о поездах, табло отправлений Центрального вокзала и женщинах, оставивших все – обязательства, ожидания, надежды…
Доббс-Ферри
Маниту
Колд-Спринг
Джуэл, Марша или Антуанет.
Белой чихуахуа на площадке не видно.
Собак вообще почти нет: только взлохмаченная серая дворняга с хозяйкой – одна рассеянно бросает красный резиновый мячик, сердито разговаривая по телефону, другая догоняет его и приносит обратно, и так без конца; карликовый шнауцер, озадаченно замерший на месте, будто зная, что от него чего-то ждут, но не понимая, чего именно, да престарелая такса, свернувшаяся клубком на скамейке, за ветром, не обращая внимания на гневные возгласы маленького мальчика: вставай, мол, и резвись!
– Белой собачки нету, – говорит Вайолет.
– Может, она только днем тут бывает, – отвечает Дэн. – По утрам-то мы обычно не приходим.
– Но есть альтернативы, – замечает Гарт.
Альтернативы Вайолет не интересны. Ей только белая собачка по душе.
Дэн спрашивает у хозяйки косматого серого пса, не разрешит ли она его дочери побросать собаке мячик. Та отдает мячик Дэну, даже не взглянув на него и не прервав спора с собеседником. “…Если по-твоему это называется «коллекционный» …” – слышит Дэн и поспешно отходит, а то заподозрят еще в каких-нибудь скрытых мотивах (Да у меня вон пятилетняя дочь, алё), и протягивает мячик Вайолет, но та отказывается. Тем временем неловкий, суматошный серый пес лает, скачет, роет землю – ну бросай, бросай, бросай! – и Дэн в конце концов бросает мячик сам. Пес несется за ним, Гарт с Одином усаживается на свободной скамейке поодаль. Гарт нашептывает что-то Одину, Дэн опять и опять бросает мячик псу, а Вайолет, подойдя к низкому заборчику вокруг собачьей площадки, окидывает взглядом парк: извилистые дорожки, лакричные палочки фонарных столбов, хрусткие зимние кусты. Белая собачка непременно придет. Появится, если подождать – Вайолет знает точно, – на кончике натянутого поводка. И сначала покажется солнечным зайчиком на буром косогоре парка, мчащимся к Вайолет.
Робби берет новое сочинение. Роджер Росс. От этого ничего вразумительного не жди. Робби откладывает сочинение, берет смартфон.
картинка: Сельский домик – вероятно, в Вермонте, – изобилие нарциссов с гиацинтами в белых пластиковых ведрах на фоне неулыбчивой старушки.
Вульф и Лайла едут дальше на север. Может, они купят этот дом. А может, нет. Может, он вообще не появится больше в инстаграме. Может, то был лишь мимолетный порыв, уже забытый. Связное повествование подписчикам Вульфа требуется не более, чем твердая память.
подпись: Цветы уже распустились. Кто бы мог подумать? Видимо, мы купим все, заполним машину цветами. И видимо, поедем дальше.
Может, Вульф с Лайлой доедут до самой Канады. Отрекутся от прежней жизни, пусть и насыщенной, и яркой…
Почему бы не рвануть в Монреаль, в котором Робби никогда не был, но живо воображает этот город, где искрятся ледовые дворцы, люди ездят на работу на коньках по замерзшим рекам, любовники тесно прижимаются друг к другу при свечах, под холмами стеганых ватных одеял, а тень Леонарда Коэна слоняется у входа в Нотр-Дам-де-Бон-Секюр, тихонько напевая себе под нос “Сюзанну”. Кто отказался бы, загрузив машину гиацинтами и нарциссами, ехать себе до самого Монреаля?
5 апреля 2020 года день
Wolfe_man
Картинка: Синь залива, столь непомерно яркая, что сверкающая безмятежность этих вод могла бы показаться неиспорченной присутствием человека, если бы не лодка
