Птичий отель - Джойс Мэйнард
Вообще у нас с Уолтером сложилась такая традиция: он обращался ко мне по-испански, а я к нему – по-английски. Я понимала процентов десять из того, что он говорил, просто позволяя словам литься на меня водопадом. Что до Уолтера, то он понимал еще меньше. Странное дело, но это имело для меня терапевтический эффект, позволяя выговориться на собственные темы.
– Вы когда-нибудь ели наборы из «Полло Камперо»? – спросил меня Уолтер. По-испански, разумеется.
Я помнила коробочку с логотипом «Полло Камперо» у кого-то из пассажиров автобуса, на котором доехала до озера. Оказывается, для большинства местных этот фастфуд был лакомством.
Я ответила по-английски, что предпочитаю рыбу. Пассаж про пескадо[92] Уолтер понял.
– Столица Массачусетса – Огаста, верно? – спросил мой юный проводник.
Я ответила, что это столица штата Мэн. А столица Массачусетса – Бостон.
– А кто ваш любимый футболист? – спросил Уолтер во время нашей очередной прогулки.
Я попыталась вспомнить хоть кого-то. Имена бейсболистов, благодаря Ленни, я знала. А вот футболистов – нет.
– Пеле? – Больше я никого не помнила.
– А вы не встречали Человека-паука, когда жили в Америке?
Я призналась, что нет.
Какое-то время мы шли молча. По лицу Уолтера было ясно, что он судорожно пытается придумать еще какую-нибудь тему для разговора.
– Could you be loved? – спросил он, на этот раз – по-английски. Сначала я растерялась, а потом вспомнила, что это слова из песни Боба Марли. – Don’t let them change you or even rearrange you[93], – продолжал Уолтер, объединяя слова, поскольку не знал их смысла, и делая ошибки в произношении.
Could you be loved? Would you be loved? Этот мальчик не понимал, о чем говорит. Ему просто нравилась сама песня.
– А какие вулканы в тех местах, где вы проживали? – поинтересовался Уолтер.
И как было объяснить ему, что нет у нас никаких вулканов. Для него это было все равно что отказать в существовании и воздуху, которым мы дышим, и небу.
Рядом с Уолтером не нужно было заполнять паузы ненужными словами. Но однажды, когда мы шли по дороге в сторону деревни (я взяла с собой корзинку, так как пообещала Марии купить на рынке овощей), мне вдруг захотелось сказать что-то очень искреннее, ведь Уолтер все равно не поймет, а я вроде как исповедуюсь перед ним.
– Мне было так грустно, когда я приехала сюда, – сказала я. – Мне даже хотелось умереть.
Было жарко, дорога пылила. Напившись цветочного нектара, вокруг нас кружились пчелы. Уолтер не сводил глаз с дороги – на тот случай, если вдруг появятся бандитос и надо будет меня спасать.
– Я собиралась спрыгнуть с моста, – сказала я почти шепотом, как будто меня мог услышать кто-то еще, кроме Уолтера. Но ведь и в этом случае они не поняли бы. – И я рада, что не сделала этого.
Уолтер ничего не ответил. Кто-то уронил на землю блестящий фантик. Уолтер поднял его и засунул в карман больших штанов, которые постоянно с него сползали. Минуту-другую ни один из нас не произнес ни слова.
– А вы слышали про умножение? – наконец спросил Уолтер. Конечно, при такой занятости он редко ходит в школу, что не могло не отразиться на его знании арифметики. – Я не умею умножать.
– Могу объяснить, если хочешь. Давай-ка присядем, – предложила я.
Мы набрали мелких камешков, и я распределила их на три кучки, по три камешка в каждой.
– Трижды три, – сказала я и сгребла все камешки в одну кучку. – Посчитай.
Уно… Дос… Трес… Кватро…
– Это и есть умножение, – объяснила я. – Мой сын Арло как раз только учился считать.
– Арло, – повторил Уолтер. Вдали от дома и от той последней минуты, когда сын еще держал меня за руку, было вовсе не страшно произносить его имя.
– Dónde está Arlo?[94] – спросил Уолтер.
– Muerte[95], – ответила я.
По лицу Уолтера пробежала тень.
И он взял меня за руку.
Потом мы двинулись дальше – Уолтер впереди, я сзади. Тощий мальчонка в перевязанных веревкой штанах и драной футболке обламывал ветки, чтобы они не ударили меня по лицу. И он по-прежнему ходил босиком. Хотя я купила ему кроссовки, он признался, что бережет их. Не хочет пачкать.
Я бы смогла полюбить этого ребенка. Но помнила про внутренний запрет.
20. Невероятная демография
Когда, захватив остатки призовых денег, Лейла прилетела в Эсперансу в компании звездного любовника, в деревне было две тиенды, католическая церквушка, несколько кофейных полей, маленькие нарезы земли под кукурузу и гостиница с единственным номером, в котором стояла кровать с продавленным матрасом, а удобства располагались дальше по коридору. Каждое утро, часов с пяти, под окном надрывался петух. И вот в таком месте Лейла и поселилась с Марлоном Брандо.
Она даже не расстроилась, когда через три дня актер улетел на остров в южной части Тихого океана. К тому времени Лейла уже утвердилась в желании купить в Эсперансе землю и остаться тут до конца дней.
Цена, предложенная за кольцо с бриллиантом в ломбарде Сан-Фелипе, была ниже реальной, но этих денег вполне хватило, чтобы докупить еще один гектар земли с видом на озеро и вулкан, возвести простой саманный дом, где были предусмотрены комнаты для Марии с Луисом и еще две комнаты под аренду. Через год доход позволил расширить дом и докупить еще немного земли.
А через пять лет Луис сколотил бригаду и построил дом с улучшенной архитектурой, в котором и разместился теперешний отель. Также Луис постоянно занимался возведением опорных стенок, укладкой мощеных дорожек и лестниц для прогулок по саду. Лейла, в свою очередь, высаживала в саду добытые в горах кусты и саженцы. Немногим позднее появились шпалеры для роз, прудик с лилиями, сауна и водопад.
Когда Лейла прилетела в Эсперансу, возле озера проживало не так много иностранцев. Коренное население представляли несколько сотен семей, которые гордились своим древним происхождением и поддерживали традиции майя. Говорили они не на испанском, а на особом языке, возделывали землю и немного рыбачили. Семейные связи были столь крепки, что родители до конца дней проживали вместе с детьми и внуками, теснились в саманных двухкомнатных домиках без электричества и водопровода.
Жители Эсперансы довольствовались малым. Мерой счастья были не успех и богатство, а благополучие близких, особенно старых и малых. Впрочем, вряд ли они рассуждали о счастье как таковом, задаваясь совсем другими
