Сибирский папа - Наталия Михайловна Терентьева
– Бизнес, который срастается с властными и криминальными структурами?
– Вроде того, – ухмыльнулся он. – Как назвать. В принципе, мы просто хорошие друзья. А некоторые из нас, поверь, даже вполне хорошие люди.
– Ты, мэр, начальник полиции, прокурор и крыша?
– Смело и глупо, – отец положил ладонь мне на щеку. – «Крыша»!.. Какая ты еще маленькая… Даром что студентка МГУ. Да… Ну, Валя, конечно… Что-то мне, знаешь, время от времени сегодня становится плохо, дыхания как будто не хватает… От мыслей, бывает ведь так. Двадцать лет прошло, не вернешь.
– Что будет остальным ребятам? – решила я перевести разговор на более понятную и важную на сегодня тему. – Не иностранцам и не тем, за кем приехали друзья мэра и крыши?
– Нет теперь никакой крыши, всё по-другому. Крыши все остались в прошлом, Машенька. Все крыши теперь сами дворцами стали, стены и фундамент нарастили. Так-то. А с ребятами вашими, думаю, всё обойдется. Вы же особенно ничего не нарушали. Если бы не петарды и не громкие крики, вообще не было бы оснований забирать. А так – нарушение общественного порядка. Но уже пошло все в сеть, телевизионщики рвутся с вопросами, аж из Москвы вылетели, уже в небе…
Я хмыкнула.
– Да-да, я тебе серьезно говорю. Сели на первый же рейс и полетели. Летят сюжет делать для вечернего выпуска, будут вас ловить, вопросы задавать, как и что было, потому что видеоматериала хватает, не удержишь, люди снимают и выкладывают в сеть. А мэр не хочет никаких осложнений, там попали иностранцы, поэтому сейчас проведут воспитательно-ознакомительную беседу – ознакомят с правилами пребывания в нашей цивилизованной стране – и выпустят всех. На митинги нужно разрешение, а петарды пускать там, где дети маленькие гуляют и бабушки голубей кормят, – не нужно. А тебя кто-то конкретно интересует? Кого выпустить надо? Того, кто рядом с тобой стоял?
Я кивнула. Я была почти уверена, что Гена там. Нас забирали в три разные полицейские машины-грузовики с крошечным зарешеченным окошком сбоку. Я это окошко не забуду никогда. Я ехала, тесно прижатая к девушке, которая что-то жарко говорила по-арабски – непонятно кому, никто ей вроде не отвечал, но она говорила и говорила, возможно, у нее был в кармане телефон, и она говорила по громкой связи. А я смотрела на это окошко и думала – вдруг нас посадят, и я три, пять, семь лет буду смотреть на небо сквозь такое окошко?
Нас было очень много в грузовике, люди перекрикивались, все пытались звонить домой, друзьям. Напротив меня сидела Байхэ, я не сразу ее увидела, потому что ее зажали соседи. Заметив меня, она кивнула мне и улыбнулась. Когда нас довезли до отделения, я увидела, как из другого автобуса спрыгнул Гена, стал озираться, увидел меня, неловко махнул рукой. Что уж тут махать: держал-держал меня за пояс брюк, да не удержал, лег на землю, спрятался.
Кащея с нами вместе почему-то не забрали, он написал мне несколько сообщений. Как я поняла, он сам приехал в отделение и теперь пытался побыстрее вызволить наших и вообще решить как-то дело миром, чтобы не оказалось, что иностранцев-то отпустят и извинятся перед ними, а наши будут отвечать – неизвестно за что.
От Гены сообщений не было. Телефоны и сумки у нас у всех отобрали, у некоторых в довольно грубой форме – у тех, кто не понял, что произошло и почему они должны расстаться с телефонами, если они «ведут репортаж» с места событий.
На самом деле, благодаря нашим самодеятельным журналистам и блогерам о происшествии сразу стало известно, быстро подъехало местное телевидение, которому не хватает сенсаций, а тут – пожалуйста! В отделение полиции привезли три грузовика студентов-активистов, из них – внимание! – девятнадцать иностранцев! Я, кстати, ни в грузовике, ни в нашей камере, куда нас запихали в отделении, не увидела ни одного из тех местных ребят-националистов, которые и затеяли всю эту свару. К сожалению, не обошлось без жертв. Кому-то сломали нос, кого-то все-таки избили, у меня вот непонятно что с рукой… Я осторожно потрогала плечо.
– Что? – тут же спросил отец. – Болит? Едем сейчас на рентген.
– Нет, – сказала я, просто потому что не привыкла к такому категоричному тону.
Со мной никто никогда так не разговаривал и не разговаривает. Пробует Кащей, поначалу у него даже получалось, когда у меня еще не появились некоторые сомнения, когда я еще не видела тех фотографий в сети – темноволосой девушки с крупным носом и большим ртом. Конечно, ее почти никогда с ним не увидишь, может быть, я всё и придумываю.
– Да, – в тон мне ответил отец. – Я уже договорился, нас ждут. Самый лучший врач.
– Я не привыкла к самым лучшим врачам, – ответила я, по-прежнему ощущая дискомфорт оттого, что я не знала, как его называть. «Папа»? Предать папу, моего настоящего папу? Этого человека я знаю в общей сложности меньше суток. Несколько часов. Называть отцом? Странно как-то, пафосно. По имени? Анатолий? Да ну, ерунда какая-то. Поэтому я пока не называла никак.
– Придется привыкать, – улыбнулся он, – и к лучшим врачам, если они понадобятся, и ко мне. Даже не думай, я не смогу теперь жить, как раньше. Считай, что этих девятнадцати лет не было, ты родилась сегодня, сразу стала взрослой, и я должен отдать тебе всё, что положено. И что касается нашего общения, и что касается всего остального.
Я не успела ничего ответить, потому что позвонил Кащей. Он звонит редко, только в самых крайних случаях.
– Я узнал, что с тобой всё в порядке, но мне сказали такую странную вещь… Тебя забрал отец?
– Да.
– Точно отец?
– Да.
– Но тебя же в Москве провожали родители… я видел… Он прилетел?
– Нет.
– То есть… гм… И ты ничего мне… Ладно, я понял. Ты скоро приедешь в гостиницу? Мы собираемся на разговор, обсуждение.
– «Мы» это кто? – спросила я под пристальным взглядом отца.
Кажется, мне мало было одного ревнивца – моего папы, теперь у меня появился второй ревнивец,
