Физическое воспитание - Росарио Вильяхос
Увидев этот кружок снова через несколько месяцев, когда у нее уже получалось что-то писать по-настоящему, Каталина почувствовала себя дурочкой из-за того, что занималась такими глупостями. Она подсмотрела фокус с кружочком у девчонок из класса, а они сами подсмотрели неизвестно у кого. Каталина решительно выдрала листок и изорвала его на мелкие кусочки, прежде чем выбросить в корзину. Она стала довольно близко общаться с тем мальчиком, но совсем не чувствовала при этом того, что ожидала. Как и знаки зодиака, их имена ничего не предрекали, даже вместе с фамилиями; она не понимает, зачем девичьи журналы учат девочек-подростков развлекаться такими вот играми, или приемами макияжа, или фотографиями знаменитых парней и модных девушек с фигурой как песочные часы. Лучше бы учили, что тело каждого человека, со всей плотью и кровью, костями и кишками, бактериями и дерьмом внутри, – это наиболее совершенное его воплощение и каждого стоит считать идеальным в своей категории, где он ни с кем не соревнуется, даже с самим собой, потому что все живые существа постоянно трансформируются. После той бесплодной страницы Каталина стала заполнять лист за листом своей печалью и ненавистью, чтобы убить время или просто убить, неважно, кого и что. Немало абзацев она посвятила фантазиям о своих похоронах; в других писала о папе с мамой, о Паблито, об отце Сильвии и обо всех, кого знала; иногда она описывала свое тело так, словно оно ей не принадлежало, или так, словно тело само по себе говорило о папе с мамой, о Паблито и о ней самой, как будто зная все наперед и имея собственное мнение, независимое от мыслей Каталины. Писательство шло ей на пользу и должно было стать частью ее жизни, даже несмотря на страх разоблачения – она боялась, что мама в ее отсутствие откроет тетрадки, как открывает ее письма. И еще Каталина не хотела, чтобы мама огорчилась, прочитав все, что дочь о ней пишет. Она старалась всегда забирать тетрадку с собой, а если не получалось, то перед уходом прятала ее, как Паблито свои пластинки. Когда тетрадок, полных чернил, накапливалось слишком много, Каталина брала зажигалку из кухни и сжигала их на пустыре неподалеку от дома, рядом с останками их бывшей машины. Она писала только ради удовольствия написать, выпустить на волю и сжечь.
Правда, у нее уже были тетради, которые она хранила как сокровища, задолго до того, как начала писать сама; она заполняла их не своими каракулями, а вырезками из журналов и газет, которые с удовольствием собирала и туда вклеивала. Другие дети в ее возрасте так собирали альбомы про любимые фильмы, а Каталина – про новости, привлекавшие ее внимание: статья о том, как тысяча шведских матерей затребовала с испанских мужчин признание отцовства и алименты на содержание их детей; фотографии падения Берлинской стены; первый концертный снимок Фредди Меркьюри; новость о девушке, пропавшей из клиники в ту же ночь, как ее туда поместили. Колонка, посвященная ей в газете, объясняла, что у девушки были проблемы с самооценкой и принятием собственной внешности, и родители, отчаявшись, отвезли ее в клинику, потому что уже не знали, как с ней совладать. Как совладать с ее телом. Там фигурировали слова «анорексия», «булимия», «дисморфофобия» – болезни, будто привезенные из более современного общества, как новая марка сигарет. В колонке не объяснялось, что было их причиной или какой диагноз поставили девушке, как будто, если рассказать об этих заболеваниях, читатели сразу ими заразятся. Симптомы слишком напоминали Каталине мамино поведение. Может быть, она сохранила эти вырезки, чтобы понять маму, как она, казалось, понимала пропавшую девушку, хотя с последней, в представлении Каталины, у нее было гораздо больше общего, и будь они знакомы, то непременно подружились бы и сблизились таким мистическим образом, что даже поменялись бы телами – только чтобы убедиться, какая это одноразовая штука, тело. В газете была фотография: семнадцатилетняя девушка, скрестив руки, смотрит серьезно и дерзко, темные волосы, собранные в небрежный низкий хвост, обрамляют овал чистого, без косметики, лица, глаза как будто говорят: «Я осуществляю свое законное право чувствовать себя неуместной в этом мире». Статья упоминала, что, по словам знакомых, девушка очень хорошо училась и играла на пианино. К этому свели всю ее личность. Сколько Каталина ни разглядывала фотографию, она не видела человека, обеспокоенного собственной внешностью. И до сих пор не понимала, что значит «несанкционированно контролировать свое тело путем отказа от пищи», хотя знала, что у мамы бывали периоды, когда она чуть ли не каждый раз после еды запиралась в ванной, да и сама она продолжает сдирать корочку с ранок. Той зимой в школьных коридорах одноклассницы болтали исключительно о том, как не хотят растолстеть, но Каталина догадывалась, что не у всех это такая же навязчивая мысль, как у мамы, и что для них это просто способ определить свое место в мире через размер одежды «М», и они даже не думают пересекать границы дозволенного. Кто-то неведомый, говорила себе Каталина, хочет, чтобы мы были худыми, но не настолько худыми, чтобы вызывать отвращение. Некоторые девочки по утрам съедали дома только пару тостов и маялись с пустым животом до трех часов дня, а то и вовсе не завтракали. В парикмахерской мамы ее одноклассниц наперебой тревожились о худобе своих дочерей, но мама Каталины никогда не принимала это на свой счет, хотя у них в семье питание – больная тема, граничащая с пыткой, причем пытка начинается уже с того, что обедают они не как все нормальные люди, а в четыре часа дня. Иногда от голода у Каталины просыпается агрессия. Мама ее ругает за то, что она каждый раз так нервно реагирует, стоит Паблито утащить у нее с тарелки кусочек картошки фри. Она, которая ближе всех в семье знакома с голодом, недовольна тем, что дочь бесится из-за каких-то корнеплодов. Поэтому Каталина приучилась есть торопливо и жадно, чтобы никто не успел отобрать ее порцию, – как чихуахуа, которая спешит проглотить свою кость, пока мастифу не наскучило грызть свою. А вот когда блюдо ей не по вкусу, мама начинает давить на чувство вины, чтобы она не оставила на тарелке ни кусочка. В Эфиопии дети голодают. Каталина не понимает, почему она обязана есть то, что ее тело отторгает естественным образом – ей даже не приходится, как маме, совать пальцы в глотку. Она отмечает, что папа с мамой никогда не заставляют себя есть спаржу, даже ради того, чтобы дети ее хоть раз попробовали. Тебе надо набрать вес, говорит все время мама, а сама вечером идет за травами, отбивающими аппетит, в специальную аптеку, причем в другом районе, чтобы никто из соседей ее там не увидел. И потом, приготовив для всей семьи тысячи калорий, ставит перед собой только плошку с обрывками салатных листьев, плавающими в воде с уксусом. Иногда складывается впечатление, будто она хочет, чтобы дочь потолстела, только затем, чтобы сравнивать себя с ней и иметь что-то, чего нет у ребенка, подобно тому, как Каталина мечтает заполучить парня, который нравится всему классу, а Эллиотт – разыскать своего уродца И-Ти.
Каталина никогда не воспринимала свое тело как толстое или худое – только как нечто ей не принадлежащее, будто чужое
