Первое поле - Александр Васильевич Зиновьев
«Позабудь тревоги,
Мы тебе клянемся —
Не свернем с дороги!»
И сдержал он клятву,
Клятву боевую.
Сделал он счастливой
Всю страну родную!
Матвей листал страницы, вчитывался в какие-то совершенно для него пустые стихи и ничего не понимал. По книжкам было видно, что их никто не открывал. «Ну одну-две песни, – думал Матвей, – ещё бы куда ни шло, но сотни!!!» С таким чувством он, не купив ни одной книжки, о чём потом очень жалел, не заметил, как оказался на барже, совсем забыв об Анатолии. А Толик, вскоре появившийся, подошёл к Матвею, стоящему у борта, с вопросом:
– А чего это ты так смылся? – Матвей даже вздрогнул от неожиданности. Оглянулся на Толю.
– Знаешь, я там в книгах зарылся и… – и рассказал, что он пережил, листая страницы песенников и вчитываясь в стихи песен о Сталине, Ленине. – Знаешь, такое впечатление, что это какие-то сумасшедшие люди писали. И их сотни! И авторов сотни, и песен. Понимаешь, Толь, сотни! И все на одно лицо! Да хрен с ним, со Сталиным, но кто писал, они кто?
Анатолий слушал, удивляясь, но всё же спросил:
– Это ты когда у окна застрял, там это всё и лежало?
– Ну да, – отвечал Матвей, – целый стол. Штук сорок. Получается, что выбросить неловко, а покупать кто станет?
– А купить стоило бы, – подытожил Толик. – Я такого в Москве ни разу не видел. И меня не позвал, тоже мне… друг.
Матвей, никак не реагируя на «тоже мне друг», негромко удивлённо проговорил:
– Это же всё это хоры исполняли! А нам из всего этого только и досталось «День за днём идут года…», что-то там «новых поколений», «…но никто и никогда не забудет имя Ленин». – И тут, не сговариваясь, они, подхваченные каким-то песенным порывом, вместе затянули: «Ленин всегда живой, Ленин всегда с тобой…» Матвей точно по нотам пел, а Анатолий как из бочки, но в целом это у них получилось: «В горе в надежде и радости, Ленин в твоей весне, в каждом счастливом дне, – и торжественно закончили, специально затормозив скорость песни: – Ленин в тебе и во мне!» Когда допели, Матвей и проговорил неожиданное: – Вот как-то так, друг Толька. И в тебе, и во мне!
Вода реки всё так же стремительно летела мимо бортов, мимо рассуждающих ребят в своё речное будущее.
Ингили
Кто мне скажет честно, что там на Востоке?
Утром следующего дня пришвартовались к берегу, где партия высаживалась на полевой сезон. Бросили сходни, начали разгрузку, и тут выяснилось, что лошади совершенно отказывались сойти на землю. И если недавно в посёлке было много помощников в погрузке, то как же быть сейчас, никто не знал. Пробовали их заманивать, держа в руках пук сена. До сходней ещё получалось, дальше – всё. За полтора часа сгрузили весь скарб, а это палатки, вьючники, рюкзаки, спальники в зелёных, с пятнами сосновой смолы поношенных чехлах, лопаты и топоры с блестящими топорищами, мешки с едой и ящики со спичками и куревом. Отдельно и осторожно, хотя ящик был военным и явно был рассчитан на падение, снесли радиостанцию. Стали думать, как уговорить лошадей не упрямиться. Ни одна лошадь не хотела поддаться и почему-то жутко боялась сходней, хотя и сходни были широкими, и земля рядом! Стали рассуждать. А что, если эту, самую тощую, силком, а если Казбека – за ним-то точно пойдут. Остановились на применении силы. После перекура решили так: Илья ведёт лошадку под уздцы, мужчины по бокам и сзади просто толкают. Странно, но стало получаться. Лошадиные копыта юзом скользили по трапу, и когда осталось всего ничего, первая же чуть не сбила Илью с ног, потому как прыгнула на землю. Но обошлось, только Илья упал.
Когда коллективом толкали, то невольно совсем как с малыми детьми подсказывали лошадкам: «Ну, правой ногой ступи, затем левой. Ну что тебе стоит? Да не бойся, мы тут все поможем. Да что же трясёшься-то, ещё шажок». Промаялись дотемна. Все устали, особенно лошади. А на берегу их ещё и состремянили, связав восьмёркой крепкими, но мягкими верёвками передние ноги, чтобы они не могли удрать от них за такое с ними обращение. И каждой повесили ботала – замечательные колокольца – и отпустили пастись.
Стреноженным в темноте да в ночном тумане тайги лошадям приходилось, отрывая обе передние ноги, перепрыгивать на шажок дальше, чем и вызывалось дребезжание ботала. И этот звук был настолько домашним, что под него было хорошо засыпать! Пастись лошади принялись тут же, а партия быстро наладила ужин и решила не ставить палатки, а устроиться спать под открытым небом.
Утром был неожиданно густой белый туман. Матвей проснулся. Огляделся. Спальник поверху был сырой. Вспомнил про лошадей и удивился, что не слышно ботал. В тумане звуки должны хорошо разлетаться. Матвей встревожился, решил сходить поискать, оделся и пошёл в ту сторону, где они вчера принялись пастись. И прошёл совсем немного, как в тумане на поляне у реки увидел первую из них, затем вторую. Они стояли, опустив головы, не шевелясь, как будто спали. Сцена получилась просто замечательная, для любого художника находка. Лошади почуяли Матвея, встрепенулись, зафыркали, но тут же успокоились – не зверь же на них вышел. Стояли, подняв головы и разглядывая его. Матвей вернулся в лагерь, увидел встающего Константина Ивановича, поздоровался.
– Лошади рядом. Проснулся, а ботал не слышно, но все тут рядом.
Гаев посмотрел на Матвея как-то особенно.
– Вот что, Матвей, раз ты так к лошадям заботливо, будет тебе на сегодня дело. Мы с Ильёй пойдём маршрутом, он нас поведёт. А тебя загрузим, и ты цугом с лошадьми пойдёшь на место, где мы будем летом стоять. На карте покажу. Годится?
Матвей обрадовался, что уже получил первое полевое задание, нашёл Анатолия, чтобы сказать ему об этом. Но Толик спал.
После вчерашнего ударного труда Гаев не торопился с подъёмом, да и роса. Матвей не стал будить товарища, спустился к реке, посмотрел во все стороны и пошёл вдоль берега, на разведку. А когда минут через сорок вернулся, народ стал просыпаться. Слышно было «ну и туман, прямо туманище». Полевики выползали из спальников, желали друг другу доброго утра. И солнце тут как тут, уже начинало пригревать. И река Ингили шумела, текла, но не так шумно, как Мая. Матвей нашёл Толика уже на берегу – он чистил зубы, умывался. Он стоял
