Половое воспитание Августа Флана - Александр Минчин
— Я занята.
И исчезла, смеясь, с кавказцем в подъезде.
Август стоял ошеломленный и униженный, глядя вверх. Свет в окнах так почему-то и не зажегся.
Уязвленный, оскорбленный, он возвращался домой, думая, может, они зашли к кому-то на общем этаже.
«Надежды юноши питают», мужчины эти надежды забирают. И разрушают.
Неделю Август ходил и страдал, не зная, как бороться со жгучим желанием увидеть ее. Взглянуть еще раз в красивые глаза, вычерченные брови, соблазняющие губы. Он страдал. Первый раз в жизни он страдал из-за девушки. И дал себе слово, что это последняя, кто так с ним обращается и крутит им, как хочет.
Август не хотел есть, не хотел пить, осунулся. Через неделю раздался неожиданный звонок.
— Куда ты исчез? — вместо приветствия спросил томный голос.
— Не хочу тебе мешать развлекаться с Матиевым.
— Он сожитель моей мамы и пригласил отпраздновать премьеру в его театре.
— С темными окнами в единственной комнате.
Наступила странная тишина. Продлилась минуту, пока она ее не нарушила.
— Я хочу тебя увидеть, мы скоро, может, переедем.
— Поздно, — сказал, раздираемый желанием увидеть, обнять, поцеловать ее, Флан. Мужественный Флан.
— Я не так далеко от тебя, спустись вниз через пять минут. Пожалуйста…
Он не выдержал и спустился, увидев ее в темноте подъезда, в тонком платье с открытой шеей, в расстегнутом пальто. Ее глаза странно мерцали и как будто светились в темноте. Она отступила в угол.
— Иди сюда… — сказала с легкой хрипотцой в голосе.
Он сделал шаг и застыл. От нее так обалденно пахло.
— Целуй меня! Всю, везде, делай, что хочешь! Хочу, чтобы ты помнил, какая я. Сегодня я вся…
Он приник к ее губам, не дожидаясь. Как изголодавшийся, дни не видевший воды, заблудившийся странник.
Она не отвечала на его поцелуи, а только подставляла подряд все выступы и изгибы своего тела, лицо, шею, плечи, царственно поворачивая голову. Он зацеловывал ее нижнюю губку, от которой был без ума, сжимал в объятиях ее тонкую талию. Он исцеловал ее, словно в безумии. Прошел час, прежде чем она, неожиданно попрощавшись, ушла.
Больше Лара никогда ему не звонила, дверь в ее квартиру не открывалась и оставалась глуха. Хотя в окнах горел свет и за дверью явно кто-то был.
(Видимо, смесь Настасьи Филипповны с Грушенькой — в юности — представляла собой гордая, загадочная — уже в этом возрасте — полька.)
Августик страдал, мучался и месяц не мог найти себе места.
Мишка пытался его успокоить:
— О ком ты переживаешь? Опомнись! Весь город говорит, что она «подстилка» Матиева. Вперемежку с проблядью мамочкой. Которая ее же и подкладывает — за подарки и золотые украшения.
Август не реагировал и сидел, бессмысленно уставившись в одну точку
Откуда он знал? Мишка продолжал:
— На твоем дне рождения мы втроем, по очереди, зажимали, целовали и лапали ее, как хотели. Она даже не сказала «не надо»! Она — это порок!..
— Что? — воскликнул, не поверив, Флан.
— Я, Виталик и Кролик. А Кролик просто залез ей в трусы, облапав все там и измяв ей груди.
— Такты, подлец, предал меня!
— Во-первых, я не знал, что ты втюрился в нее, ты мне ни слова не говорил. Во-вторых, при чем здесь я? В какой-то момент мы все трое вместе лапали ее и зажимали, поделив на три части. Она только стонала… от радости.
— Пошел вон! — заорал Флан, вскакивая. Его била лихорадка. Она, его богинюшка, его слабость и страсть, предала… предала сразу с тремя, какая дрянь, какая грязная тварь. Он схватил телефон, но звонить было некому. Некому было ни излить душу, ни пожаловаться.
Он вызвал Леночку и впервые, жестоко, сжимая зубы, разрисовал ее шею засосами, от мочки до мочки. Это были не поцелуи любви, а поцелуи ненависти к другой.
На следующий вечер, после репетиции, Нину-балерину провожать было некому. Он смотрел на ее выпирающие ключицы, большие, навыкате, глаза, подрезанные скулы, — ни в какое сравнение она не шла с грешницей Ларой.
Впрочем, в чем был ее грех? Ева первая вкусила яблоко, да и то по чьей-то высшей задумке.
— Я очень устала, сегодня была трудная репетиция, — вдруг сказала Нина. Она впервые обратилась к нему. — Где ты живешь?
Август до сих пор чувствовал немоту в ладонях из-за поддержек. Он пошел провожать ее, ему все равно было по пути. Проходя мимо дома Лары, он невольно вздрогнул. Оказалось, что балерина живет недалеко от него, около трамвайной линии. И в подъезде они остановились, чтобы отдышаться, пар выплывал у обоих изо рта.
— Спасибо, дальше я сама, — сказала она, переводя дыхание.
— Здесь темно, тебе не страшно?
— Я живу тут восемь лет и хожу всегда одна.
Он не мог оторвать взгляда от ее убогого пальто, ему хотелось сорвать, разорвать на куски и выбросить его. Он не мог поверить, что эта девочка, сияющая и блистающая в пачке каскадами балетных волшебных па, превращается в такое чучело, настоящее пугало, как только надевает это.
Она как будто чего-то ждала.
— Спокойной ночи, — сказал Август, и она стала подниматься, беззвучно ступая по ступеням. У нее была легкая, парящая походка балерины. Он подождал на всякий случай. Услышал, как щелкнула дверь, грубый, похоже, пьяный голос спросил:
— Где болталась? Опять будешь лапшу вешать — балетом занималась…
Дверь захлопнулась, ответа он не услышал. Август про себя порадовался, что родители его принадлежат к интеллигенции и — врачи. Хотя никому этого не показывал.
