Очень холодные люди - Сара Мангузо
«Вот, можешь надеть это», – сказала она мальчику, протягивая одежду. Он ушел переодеться в маленькую уборную на первом этаже. Свои вещи оставил аккуратно сложенными на бачке унитаза.
Что делала Уинифред, пока мальчик Лоуэллов красил двери? Занялась чем-то по дому, зная, что он позовет ее, когда закончит? Нашла уголок на веранде, где ее не видно, и смотрела, как он работает? Поднялась ли она в пустую комнату на третий этаж и ждала?
Лицо у лоуэлловского мальчика было спокойным. На солнце его волосы казались почти белыми. Когда он закончил, то зашел обратно в дом.
12
Мне нравится думать, что Уинифред гуляла по тропинке вдоль ручья в любую погоду и что ей, в свою очередь, нравилось думать о мальчике Лоуэллов, который жил по соседству и был на двадцать лет старше, чем ее малыши. Он приехал на лето из колледжа, подстригал газон, вспотел, и в подмышках у него были круглые пятна пота. Пятна казались чистыми, словно от прозрачной родниковой воды.
Уинифред предавалась мечтам, пришивая заплатку к брюкам, из которых скоро вырастут, а потом спарывала крошечные стежки старым маминым вспарывателем, чтобы сохранить заплатку, на случай если она еще пригодится мальчику. Она ему так и не пригодилась, но Уинифред хранила ее, а когда умерла и другие стали разбирать ее вещи, то нашли маленькую мягкую заплатку и снисходительно улыбнулись ее материнской любви, и выбросили, вовсе не подозревая, что, пока Уинифред пришивала ее к порванному колену на брючках, давно рассыпавшихся в труху, сердце ее стучало от мыслей о том, как она будет ласково, совсем как своих маленьких сынишек, раздевать соседского мальчика. Как попробует на вкус его нежность, слегка солоноватую, слегка горькую, почти без волос, почти без запаха, и выступит крепкий сладкий пряный пот, и он чуть изогнет спину и провалится в сон.
Наверняка Уинифред мечтала о лоуэлловском мальчике весь день, пока ее дети были в школе. Наверняка хотела рассказать, собиралась исповедаться ему. Наверняка он был тем, кого она выбрала, – из всех Лоуэллов, Эмерсонов и Тэйерсов в округе. Его белые ресницы, подтянутые руки, загоревшие от хождения под парусом.
Когда Би пришла в гости, я показала ей фотографии, которые распечатала, и поделилась своей теорией об Уинифред и мальчике Лоуэллов. Би, кажется, ничего не поняла. Потом она спросила своим скрипучим голосом: «Почему ты так думаешь, если никогда их не видела?» Очевидно, ей стоило освежить свои познания в греческой мифологии. Я попыталась объяснить, что история женщины из Кэботов и мальчика из Лоуэллов точь-в-точь повторяет историю Эндимиона и Селены. Но Би не видела разницы между Кэботами и Лоуэллами и даже разницы между Эмбер и Чарли – а у меня не хватило духа объяснить.
* * *
Когда сыновья Уинифред выросли и разъехались, они с мистером Фишем отправились в круиз.
Уинифред вернулась, а мистер Фиш – нет, и миссис Лоуэлл вопросов не задавала. Ее соседка была Кэбот, и Лоуэлл не имела на это права. Потускнели со временем в оранжерее металлические соединения между стеклами, и выгорели флаги у главной дорожки. Все прочее осталось неизменным.
Некролог о мистере Фише напечатали в «Курьере». Внезапно скончался по пути в Норвегию. Похоронили его в Бостоне, на кладбище Грэнери, бок о бок с двенадцатью поколениями Кэботов – то еще достижение для Фиша.
Мне хотелось узнать, как он умер, что сделала Уинифред, когда добралась до Норвегии, как рассказала сыновьям, которым к тому времени было уже за тридцать, но заметка была сухая, темная, урезанная. Отслужили частную литургию. Богослужение совершил преподобный Таунсенд Брукс. У покойного остались двое сыновей и жена Уинифред (Кэбот), проживающая по адресу Эмерсон-роуд, 17.
Все соболезновали Уинифред. Вопросов не задавал никто. Считали, что Уинифред расскажет о произошедшем кому-то более близкому. Что однажды история выйдет на поверхность – но этого так и не случилось.
Я представляла, как после этого Уинифред проводит все больше времени дома за вышивкой. Они с друзьями продают друг другу декоративные подушки, чтобы собрать деньги для библиотеки и садоводческого товарищества. Стежки у нее получаются плотные, словно нарисованные.
Мама тоже кое-что нашла в нашем новом доме, в углу подвала, прямо рядом с масляной лампой – запертый шкафчик. Мы сняли дверцу с петель. Внутри были одни бутылки. Мама любила говорить, что муж у Уинифред был пьющий – но мама думала, что все аристократы пьют. Мистер Фиш упал с палубы корабля пьяный в стельку.
А может, сосуд лопнул – это бы объяснило, откуда кровь. Возможно, Уинифред привезла домой запачканную кровью одежду как напоминание о скоротечности жизни. Она была неприступной вдовой. Какое доказательство вечной любви – любви, которую даже смерть не смогла прервать.
Я пыталась представить Уинифред с разбитой бутылкой в руке. Пыталась представить, как она толкает мистера Фиша с палубы. Как стреляет в него из маленького пистолета. И только перебрав все самое жестокое, что она могла с ним сотворить, я представляла, как он прыгает с палубы в холодную воду. И думала, что понимаю, почему Уинифред, вернувшись домой, оставалась одна до конца жизни.
О мистере Фише я не говорила никому: хотела, чтобы эта история была только моей. Я не пыталась представить ни точное время, ни место на корабле, где все произошло. Не думала, были ли рядом другие, кто мешал, пособничал, кто смотрел. Я хотела, чтобы подробности оставались туманными, чтобы никто не мог их опровергнуть и забрать у меня – вынуть, словно фотографию из альбома, оставив на выгоревшей странице один только силуэт.
Я думала о ней, такой одинокой в этом доме с этими обоями, уколами вины, стопкой одежды в узеньком лазе наверху – все это для нее одной.
Ни одежда, ни фотографии, которые я нашла на чердаке, не указывали на убийство, но мне хотелось верить, что Уинифред убила его, потому что однажды мне самой хотелось обладать такой силой. Я едва говорила, но сила росла внутри меня. Я запасалась ею молча.
Но нет, на одежде была краска, а не кровь. Уинифред спрятала вещи в лазе и приходила за ними, когда у служанки был выходной. Она лежала на шезлонге на чистом, прибранном чердаке,
