Николай Лейкин - Апраксинцы
Въ то самое время, когда описываемыя мною семейства потянулись на дачу, остальные хозяева перенесли свое гулевое мѣстопребываніе въ лѣтній садъ, а холостые хозяева аристократы и хозяйскіе сынки начали ѣздить къ Излеру на минеральные воды и на другія загородныя гулянья; гуляли тамъ, затѣвали легонькіе скандальчики, кутили съ различными Амаліями, Бертами, Розами, и, что называется, въ сласть проводили время.
«А что же дѣлаютъ теперь молодцы, спросите вы, читатель. Гуляютъ-ли они?»
Нѣтъ! ихъ гулевое время кончилось, они осуждены на затворническую жизнь вплоть до рождества; развѣ какой-нибудь хозяинъ съ лицевой линіи, пропитанный немного современнымъ духомъ, отпуститъ своихъ молодцовъ раза два или три въ лѣто въ лѣтній садъ, а тѣ, пользуясь временемъ, и удерутъ на Крестовскій, вотъ и все… Задумали было двое Берендѣевскихъ молодцовъ, согласившись съ двумя другими, отправиться по обѣщанію къ Сергію Богу помолиться, да не такъ повели дѣло, и остались дома. Вотъ какъ это было.
Пришли они однажды изъ лавки и отправились къ хозяину.
— Мы къ вамъ, Ардальонъ Иванычъ, можно сказать, съ чувствительною просьбою, позвольте мнѣ и Никитѣ въ субботу къ Сергію идти, началъ одинъ изъ нихъ: пойдемъ съ вечера, а въ воскресенье часамъ къ пяти вечера безпремѣнно домой явимся. Время теперь, сами знаете, не бойкое, торговли мало, прогуляемъ воскресенье! такъ ужъ позвольте сходить; пѣшкомъ думаемъ отправиться.
Подумалъ, подумалъ Берендѣевъ, потеръ свой животъ и бороду, и согласился. «Видно подъ веселый часъ попали», подумали молодцы, и, сами себѣ не вѣря, что желаніе ихъ исполнится, въ поясъ поклонились ему.
— Что-же, по обѣщанію что-ли? спросилъ ихъ хозяинъ.
— Точно такъ-съ, по обѣщанію, отвѣтили они, и снова поклонились.
Товарищамъ ихъ тоже, хоть и не такъ легко, а все-таки удалось отпроситься. Сборнымъ пунктомъ назначена была квартира Берендѣева. Въ десятомъ часу, заперевъ лавки, молодцы собрались. Чтобы не скучно было идти дорогою, они приготовили себѣ для развлеченія, а частію для подкрѣпленія силъ четверть ведра водки и колбасу на закуску, которыя и уговорились нести поперемѣнно. Все было-бы хорошо, да дернуло ихъ купить всѣ эти жизненные припасы до отправленія въ дорогу и внести въ молодцовую. Молодцы начали одѣваться и поставили весь провіантъ на столъ, въ полной увѣренности, что сюда не войдетъ хозяинъ; одѣвшись, ловко привязали къ плечамъ одного боголольца корзину съ четвертной бутылью, другому вручили колбасу и направились было къ выходу, какъ вдругъ, надо же было случиться такому несчастію, въ дверяхъ съ ними столкнулся хозяинъ: онъ входилъ въ молодцовую. У молодцовъ и руки опустились; богомолецъ, держащій колбасу, чуть-чуть не уронилъ ее на полъ, а виночерпій открылъ ротъ и изобразилъ собою живую картину «испугъ», хоть сейчасъ въ александринскій театръ на велико-постное представленіе.
— Идете? спросилъ ихъ хозяинъ.
— Идемъ-съ…
— Ну, вотъ, снесите и отъ меня на свѣчку.
И онъ подалъ молодцу, держащему колбасу, рубль.
— Такъ мы пойдемъ, Ардальонъ Иванычъ?
Хозяинъ промолчалъ.
— А что это съ собой несете? проговорилъ онъ, указывая на бутыль.
Въ это время несчастные молодцы готовы были провалиться сквозь землю; они боялись даже взглянуть другъ на друга. Другіе молодцы, не желавшіе быть зрителями столь раздирающей душу сцены, отправились за перегородку и разлеглись по кроватямъ. Произошло нѣсколько-секундное молчаніе, наконецъ голову Никиты осѣнила геніальная мысль и онъ не запинаясь отвѣтилъ:
— Масло-съ… угоднику несемъ-съ…
— Гмъ, такъ, а покажи-ка его!
— Простое деревянное масло-съ, для лампады несемъ.
И молодецъ попятился. Хозяинъ почти понялъ въ чемъ дѣло.
— А это что же такое? и онъ указалъ на колбасу.
— Свѣча-съ! брякнулъ Никита и замолчалъ.
— Фарфороваяѵ али такъ росписная; покажите-ка, что за свѣчу такую несете? и онъ протянулъ къ ней руку.
Молодецъ безпрекословно отдалъ ему колбасу. Берендѣевъ вынулъ ее изъ бумаги и понюхалъ. Сцена была комическая, и вмѣстѣ съ тѣмъ трагическая: съ одной стороны улыбающееся лицо Берендѣева, съ другой убитыя ужасомъ лица молодцовъ.
— Теперь дайте мнѣ и масло понюхать… Хорошее масло!
Онъ подбоченился и пристально глядѣлъ на молодцовъ, которые стояли передъ нимъ какъ мальчишки, которыхъ сбираются сѣчь.
— Такъ, такъ-то вы, мерзавцы эдакіе, по богомольямъ ходите, закричалъ онъ. — Пьянствовать? Кутить? Я вамъ покажу! Подите, отнесите это ко мнѣ въ комнаты, а вы останетесь дома, теперь я васъ не пущу, не буду такимъ дуракомъ. Это все ваши затѣи, анафемы вы эдакіе! обратился онъ къ чужимъ молодцамъ. Все завтра будетъ извѣстно вашему хозяину. Задастъ онъ вамъ гонку! Вонъ собачьи дѣти изъ моей фатеры… А съ вами я раздѣлаюсь, въ особенности съ тобой Никита…
Гости безъ оглядки выбѣжали изъ молодцовой, а хозяинъ снова началъ ругаться, и тогда только умолкъ когда перебралъ весь звѣринецъ ругательныхъ животныхъ.
— Вы у меня, мерзавцы, будете помнить этотъ день! закончилъ онъ и вышелъ изъ молодцовой.
Молодцы молчали; наконецъ Никита сѣлъ на стулъ, покачалъ головой, махнулъ рукой и проговорилъ:
— Ужъ не жалко мнѣ того, что мы дома остались, а водку-то я жалѣю; такъ прахомъ и пошла вся четверть. Два рубля кровныхъ денегъ загубилъ, вѣдь самъ бестія всю бутыль вылопаетъ. Ахъ ты, чортъ тебя побери, Ардальонъ Иванычъ, не вовремя ты лѣшій подвернулся! И онъ замолчалъ.
Что-же дѣлаютъ молодцы дома въ лѣтніе вечера, когда придутъ изъ лавки? спроситъ, можетъ быть, читатель.
Да ничего, посидятъ, поужинаютъ, начнутъ зѣвать, да и залягутъ на боковую. Впрочемъ неугодно-ли вамъ самимъ посмотрѣть, что они дѣлаютъ въ свободное отъ занятій время и прослѣдить два, три часа ихъ жизни. Заглянемте хоть въ молодцовую Черешнева.
Молодцовая — небольшая комната о двухъ окнахъ. На одномъ изъ нихъ стоятъ два горшка герани и банка съ мыльной водой, покрытая кускомъ чернаго хлѣба съ сдѣланной посреди дырочкой — ловушка для мухъ; а подъ другимъ окномъ привѣшена клѣтка съ чижомъ. По стѣнамъ кровати съ подушками въ ситцевыхъ наволочкахъ и съ таковыми же одѣялами, изъ которыхъ мѣстами видны лохмотья ваты. Надъ одной кроватью виситъ гитара и картинки, изображающія полногрудую барышню съ голубкомъ въ рукахъ, и пьянаго мужика въ красной рубахѣ, валяющагося на желтой землѣ передъ розовымъ питейнымъ домомъ съ зеленою крышею, котораго подымаетъ городовой. На покоробившемся отъ времени шкапу, съ притономъ клоповъ всѣхъ калибровъ, стоятъ шляпы и помадная банка съ кисточкой, служащая вмѣсто бритвеннаго прибора. Недалеко отъ шкафа на комодѣ, надъ которымъ понѣщается маленькое загаженное мухами зеркальце, лежатъ платяная и головная щетки, послѣдняя пріобрѣтшая мохнатость отъ волосъ, вырванныхъ изъ тѣхъ головъ, къ которымъ она имѣла счастіе прикасаться, да двѣ книги: «Черный гробъ и кровавая звѣзда» и «Полный пѣсенникъ.» У окна столъ и нѣсколько стульевъ сомнительной прочности. Въ углу висятъ образа съ заткнутой за ними запыленной вербой; передъ ними горитъ лампада, съ привѣшенной подъ нею цѣлой ниткой фарфоровыхъ и сахарныхъ яицъ.
Десятый часъ вечера. Молодцы только-что сейчасъ возвратились изъ лавки. Всѣ они одѣты въ халаты, которыми обыкновенно снабжаютъ ихъ татары или на промѣнъ стараго платья, или за два съ полтиной, и въ туфли съ совершенно оторванными задками. Быть въ халатѣ и туфляхъ по вечерамъ у нихъ обыкновеніе: и платье не носится, да и хозяинъ спокоенъ, — въ этомъ нарядѣ молодецъ никуда уже не отлучится изъ квартиры.
Трое молодцовъ сидятъ у окна и сбираются играть въ три листа. Они подбираютъ подъ масть карты.
— Винновой крали нѣтъ, говоритъ одинъ изъ нихъ:- да это ничего, крестовая двойка кралею будетъ, значитъ за фальку пойдетъ.
Иванъ, молодой человѣкъ съ закрученными усами, обладатель книгъ лежащихъ на комодѣ, сидитъ съ гитарою въ рукахъ и ораторствуетъ.
— Знаете братцы, сегодня Степанъ Соницынскій чуть не влопался. Стоитъ, знаете, на порогѣ у лавки, а я напротивъ его, вдругъ бѣжитъ какая-то штучка, а Степанъ посмотрѣлъ на нее, мигаетъ мнѣ, да и говоритъ: Иванъ, вершай! Смотрю я, а она поровнялась съ нимъ, да и шепчетъ: «здравствуйте, Степанъ Ѳедорычъ»! Какъ, я говорю, развѣ ужъ у васъ того? «Какъ же, говоритъ, на мази дѣло»; да знаете, не запримѣтился, а евонный-то хозяинъ сзади стоитъ. Запужался Степка. просто въ лицѣ измѣнился малый. А самъ-то какъ на него посмотрѣлъ, что у меня вчужѣ мурашки по тѣлу забѣгали.
— Что за важное дѣло, что только посмотрѣлъ? Нѣтъ, братъ, у нихъ житье важное, не въ примѣръ лучше нашинскаго, возразилъ Тихонъ, мужчина лѣтъ тридцати съ рѣдкой, клинистой, какъ-будто выѣденной молью бородкой. — О святой всѣмъ молодцамъ праздничныхъ дали, Чихова въ деревню отпустилъ, а у насъ что? Онъ началъ говорить тише. — Хоть-бы теперича меня призвалъ самъ при разсчетѣ. «Вотъ, говоритъ, Тихонъ, я тобой доволенъ, вотъ ты, говоритъ, забралъ у меня столько-то, а за мной имѣешь сто пятьдесятъ рублевъ; служи, говоритъ, я тебя не оставлю!» Я ему въ ноги. Иванъ Васильичъ, говорю, не оставьте! позвольте въ деревню съѣздить, такъ ужъ нельзя-ли моихъ-то деньжонокъ рублевъ пятьдесятъ мнѣ выдать? Какъ напустился на меня; «Это что? говоритъ, прошлымъ лѣтомъ ѣздилъ, нонече опять?» Нѣтъ, говорю, три года не былъ. «Куда тебѣ пятьдесятъ, пятнадцати довольно?» Женѣ, говорю, да своимъ гостинца свезть нужно. Вѣдь, не далъ: «избалуешься, говоритъ, у меня цѣлѣе будетъ, не бойся не пропадетъ, а вотъ тебѣ двадцать рублевъ бери!» Ну, посудите, братцы, какъ мнѣ съ этими деньгами въ деревню ѣхать, да тутъ и понюхать не хватитъ! Я просить: затопалъ на меня, залаялся и выпихалъ изъ горницы.
