Николай Лейкин - Писарь

Н. А. Лейкинъ

ПИСАРЬ

I

До рождественскихъ праздниковъ былъ еще цѣлый мѣсяцъ, а ужъ отставной канцелярскій служитель Акинфій Ермолаевичъ Колотовъ прилѣпилъ къ стеклу своего окна слѣдующее объявленіе, написанное каллиграфическимъ почеркомъ: «здѣсь пишутъ прошенія о помощи». Это было въ нижнемъ этажѣ стараго двухъэтажнаго, совсѣмъ вросшаго въ землю деревяннаго домишки, находящагося въ одной изъ дальнихъ улицъ Петербургской стороны, гдѣ проживалъ Колотовъ, и кліенты тотчасъ-же начали являться къ Колотову. Это были по большей части женщины, очень плохо одѣтыя, съ головами, закутанными въ сѣрые суконные платки, съ подвязанными зубами, пахнувшія жаренымъ цикоріемъ, махоркой, виннымъ перегаромъ. Колотовъ, лысый старикъ съ краснымъ носомъ, въ серебряныхъ круглыхъ очкахъ и съ сѣдой бородкой, облеченный въ валенки и засаленное рыжее пальто, у котораго пуговицы были только на одной сторонѣ, да и то не всѣ, принималъ своихъ кліентовъ и уговаривался съ ними. Колотовъ жилъ съ женой-старухой Дарьей Вавиловной, безграмотной женщиной, и получалъ такую ничтожную пенсію, на которую нельзя прокормиться и одному. Для пополненія средствъ Колотовы снимали квартиру изъ трехъ комнатъ, сами жили въ одной и остальныя сдавали углами, при чемъ двое жильцовъ жили даже въ кухнѣ. Кромѣ того, Колотовъ выводилъ канареекъ, обучалъ ихъ пѣть подъ органчикъ и продавалъ, а весной ловилъ западней и сѣткой, тоже для продажи, чижей, синицъ, пѣночекъ и соловьевъ, отправляясь для ловли на Крестовскій, на Пороховые, на кладбища, а также приготовлялъ искусственныхъ мухъ для рыбной ловли и дѣлалъ крючковые переметы. Третьей его заработкой было писаніе прошеній въ благотворительный общества и къ благодѣтелямъ, но эта заработка доставалась ему только два раза въ годъ, передъ праздниками Рождества и Пасхи.

Канареекъ и другихъ птицъ у него всегда было много, и если не считать кровати Дарьи Вавиловны съ пяткомъ подушекъ и взбитой периной, покрытой одѣяломъ изъ разноцвѣтныхъ шелковыхъ треугольничковъ да клеенчатаго дивана, на которомъ спалъ Колотовъ, и маленькаго посуднаго шкафа, то садками и птичьими клѣтками была занята вся комната, занимаемая супругами. Клѣтки висѣли также надъ окнами, съ потолка надъ столомъ, помѣщавшимся посреди комнаты, и даже надъ диваномъ. Старикъ каждое утро чистилъ птички клѣтки, засыпалъ птицамъ кормъ, перемѣнялъ воду.

Вотъ и сейчасъ застала Колотова за этимъ занятіемъ его кліентка, среднихъ лѣтъ женщина, въ сѣрой нанковой кацавейкѣ и красномъ клѣтчатомъ платкѣ на головѣ, беременная въ послѣднихъ мѣсяцахъ. Ее пропустила въ комнату изъ кухни Дарья Вавиловна и крикнула мужу:

— Ермолаичъ! Къ тебѣ.

Женщина перекрестилась на икону и спросила Колотова:

— Вы прошенія пишете?

— Я. Только отерла-ли ты, мать моя, ноги въ кухнѣ? — въ свою очередь задалъ ей вопросъ Колотовъ.

— Отерла. Хозяюшка ужъ заставила меня. Такъ вотъ насчетъ прошеній-то?

— Пятнадцать копѣекъ съ моей бумагой. И конвертъ дамъ, если нужно.

— Это, то-есть, какъ-же?.. За каждое прошеніе по пятнадцати?

— Само собой, не за десятокъ.

— Дорого, милый. На Пасху мы платили ходящему по семи копѣекъ. Ходящій тутъ такой былъ. Изъ военныхъ онъ, что-ли.

— Ну, такъ пусть ходящій и пишетъ.

— Да померъ онъ, говорятъ, въ больницѣ померъ. Нельзя-ли подешевле?

— А тебѣ сколько надо прошеній-то?..

— Во всѣ мѣста писать надо, куда передъ праздникомъ пишутъ, да вотъ денегъ-то у меня, милый, не завалило.

— За десятокъ рубль можно взять. И то ужъ дешево. Пишу на хорошей бумагѣ, пишу жалостно.

— Да ужъ, пожалуйста, пожалостнѣе…

— Довольна останешься. Я могу такъ, что до слезъ, — сказалъ Колотовъ. — Конечно, какія-либо общества на это вниманія не обращаютъ, а если купцу какому, купчихѣ или генеральшѣ — любятъ.

— Ну, купцовъ-то у меня съ генеральшами нѣтъ, а ты ужъ въ общества-то пожалостнѣе.

Женщина поклонилась.

— За десятокъ рубль, поштучно пятіалтынный, — стоялъ на своемъ Колотовъ.

— А за полтинникъ сколько напишешь, миленькій? Заработокъ у насъ маленькій, хожу поденно по стиркамъ. Больше полтины въ день не даютъ. Да и уходить-то трудно. Вѣдь квартиру держу.

— За полтину четыре прошенія напишу, изволь, но ужъ больше никакихъ разговоровъ. Ты разочти то, что я безъ вина пишу. Ты по семи-то копѣекъ на Пасху платила, такъ вѣдь, поди, писарю вина ставила?

— Ставили, ставили, это точно. Мы тогда въ компаніи писали. Пять человѣкъ насъ было, ну, и сороковочку ему сообща.

— Такъ согласна четыре прошенія за полтинникъ?

— Да ужъ пиши. Что съ тобой дѣлать!

Колотовъ сѣлъ за столъ, вынулъ изъ стола тетрадку бумаги, транспарантъ, перо, открылъ крышку у баночки чернилъ, взглянулъ сквозь очки на женщину и повелительно сказалъ ей:

— Ну?!

Та недоумѣвала. Колотовъ стукнулъ ладонью по столу.

— Деньги выкладывай! — крикнулъ онъ. — Безъ денегъ писать не стану.

— Ахъ, насчетъ денегъ-то? Сейчасъ, сейчасъ…

Женщина достала изъ кармана платокъ, развязала на немъ узелокъ, вынула оттуда деньги и положила на столъ.

— Двухъ копѣечекъ тутъ не хватаетъ до полтинника-то, — сказала она.

— Вотъ жила-то московская — покачалъ головой Колотовъ и спросилъ:- Ну, куда-же писать прошенія?

— Прежде всего о дармовыхъ дровахъ.

— Знаю… Гласному городской думы Завитухину. Прошеній ужь штукъ тридцать ему написалъ отъ разнаго бабьяго сословія.

— Да, да… По полусаженкамъ выдаетъ и нонѣ дрова такія хорошія… У насъ на дворѣ получали ужъ. Я видѣла.

— Еще куда?

— А въ приходское попечительство. Тамъ къ празднику тоже можно. Хоть по полтора рубля, а все-таки выдаютъ. Мало, но даютъ на сиротство.

— Мало! Двѣнадцать копѣекъ мнѣ заплатишь — полтора рубля получишь. Все-таки рубль и тридцать восемь будешь въ барышахъ. И туда писали. Знаю. Потомъ въ человѣколюбивое общество, что-ли?

— Вотъ, вотъ. Пожалуйста, голубчикъ.

— Ладно. Напишемъ. Это три. А четвертое-то прошеніе куда?

— А четвертое городской головѣ можно. Тамъ на сапоги даютъ, на калоши, ино и за квартиру платятъ.

— Знаю. Что ты ученому-то говоришь! Порядокъ извѣстный. Писали сто разъ. Голова передастъ въ комиссію по благотворительности, а оттуда черезъ члена рѣшеніе. Напишемъ.

Женщина переминалась.

— Можно-бы и еще въ два-три мѣста, да вотъ денегъ-то у меня нѣтъ, — сказала она.

— На нѣтъ и суда нѣтъ. А будутъ деньги, такъ приходи, напишемъ. Я всѣ мѣста знаю, гдѣ жаренымъ пахнетъ, — отвѣчалъ Колотовъ и началъ писать.

II

Перо Колотова выводило заголовокъ къ прошенію о дровахъ:

«Его превосходительству господину члену коммиссіи по раздачѣ дровъ бѣднымъ Василію Кондратьевичу Завитухину прошеніе».

— Знаешь, какъ Завитухина-то величать? — спросилъ онъ вдругъ женщину.

— А какъ его звать-то? Постой… Кажись, Константинъ Николаичъ.

— Ну, вотъ и врешь! Идешь писать прошеніе о дровахъ, и не знаешь, кому. А вотъ я спеціалистъ, такъ знаю. Василій Кондратьичъ онъ. А Константинъ, да и то не Николаичѣ, а Александровичъ — это предсѣдатель приходскаго попечительства, гдѣ праздничныя раздаютъ.

Женщина поклонилась.

— Ты ученый — тебѣ и книги въ руки, а намъ, сиротамъ, гдѣ-жe знать.

— Ну, то-то. Посмотрѣлъ-бы я, какъ тебѣ ходячій писарь написалъ-бы, тотъ самый, что умеръ, которымъ ты меня упрекаешь, что онъ тебѣ по семи копѣекъ за прошеніе писалъ.

— Нѣтъ, милостивецъ, онъ зналъ, онъ все чудесно зналъ — нужды нѣтъ, что пьющій былъ, — отвѣчала женщина.

— Не могъ онъ Василія Кондратьича знать, потому что Василій Кондратьичъ этотъ только нынѣшнею осенью назначенъ. Не мели вздору. А вотъ назвалъ-бы онъ его въ прошеніи Константиномъ Николаичемъ, онъ-бы и разсердился за непочтеніе… разсердился и не далъ-бы дровъ. Зря-бы прошеніе пропало. Да… Такъ вотъ ты пятачка-то и не жалѣй, что спеціалисту передала. Спеціалистъ напишетъ по настоящему, что и какъ — всему тебя обучить и наставить. Вотъ какъ о дровахъ надо заголовокъ дѣлать.

Колотовъ прочиталъ написанное и спросилъ:

— Вдова ты, мужнина жена или дѣвица? Крестьянка, мѣщанка или солдатка? Званіе…

— Дѣвица, дѣвица, миленькій… Крестьянская дѣвица Новгородской губерніи, Крестецкаго уѣзда Василиса Панкратьева.

— Совѣтую писаться вдовой. Дѣйствительнѣе. Лучше помогаетъ. Вѣдь по паспортной книгѣ никто провѣрять не станетъ. Всѣ вдовами пишутся. У кого и настоящій-то мужъ есть — и тѣ вдовами себя обозначаютъ.

— Ну, вдова, такъ вдова, миленькій, — согласилась женщина. — Тебѣ съ горы виднѣе.

— Ладно. А сколько дѣтей.

— У меня-то? Да двое, голубчикъ.

— Напишемъ пятеро. Такъ лучше. Да и число круглѣе. А если будутъ обслѣдовать и придутъ, то говори, что у тебя пять и есть, а трое въ деревнѣ. Вѣдь ты крестьянка?