Аттестат зрелости - Илана Петровна Городисская
Однако меняло ли это что-то по отношению к ней? Увы, нет. Косые, безжалостные взгляды на нее ясно говорили о том, что в классе ее по-прежнему считали предательницей, из-за вероломного поступка которой и случилось это горе. К ней по-прежнему не обращались, а если ей самой приходилось к кому-то обратиться, как правило к учителям, то ее часто даже не удостаивали ответом, или отвечали так коротко и холодно, что девушке становилось не по себе. И посреди всего этого был Шахар, ее Шахар – мрачный, замкнутый, словно сыч, точно такой же отщепенец и предатель в глазах озлобленного класса.
Казалось бы, всеобщее презрение должно было объединить их вновь. Лиат расчитывала на это и, взяв себя в руки, попыталась, как встарь, использовать сложившуюся ситуацию в свою пользу. Но на сей раз она своего не добилась. С Шахаром что-то произошло за время ее отсутствия.
Он больше не был ни самодостаточным «суперменом», способным в одиночку противостоять всему классу, ни озлобленным мальчишкой, с которым Наор в свое время крупно повздорил. В его бледном лице появилось новое, настораживающее выражение глубокой тоски. Он все забросил, даже к своему заветному вступительному экзамену в университет, который должен был состояться в ближайшее время, перестал готовиться, и проводил свои дни впустую. Это не была такая же смренная подавленность, как у Одеда, а нечто гораздо большее. Как будто что-то в нем причиняло ему ужасную душевную боль. И, в своей боли, он обрек себя на полное одиночество, избегая даже тех своих друзей, которые, узнав о его муках, может быть, и смягчились бы по отношению к нему. Видевшие его на переменах говорили, что он проводит их в злополучном скверу у школы, бродя по нему словно призрак, или неподвижно сидя на спинке одной из скамеек, тупо смотря перед собой. Наиболее циничные посмеивались, будто бы Шахар ловил в том проклятом скверу тень Галь Лахав, даже не подозревая, насколько они были близки к истине.
Лиат, в которой униженность и отвергнутость боролись с желанием быть с Шахаром во что бы то ни стало, не отходила от него. Он смотрел на нее сквозь пальцы – все равно, она была рядом. Он посылал ее прочь – она навязывалась. Он огрызался на нее – она терпела. А если он, сдаваясь, разрешал ей остаться с ним, то просто замыкался в себе. Создавалась абсурдная ситуация, при которой все их общение сводилось к ссорам, к нервным срывам.
И, вместе с тем, их было не разорвать. Как будто невидимая цепь намертво приковала их друг к другу, не позволяя ни расстаться, ни находиться вместе. То была цепь поздно проснувшейся обоюдной ответственности за тот ненастный декабрьский вечер, когда все и произошло. Они искупляли ее каждый по-своему: Лиат – оправдывая себя за свой поступок, а Шахар – казня себя за него.
И, когда Дана Лев организовала сбор денежных пожертвований в фонд Галь, Лиат почувствовала себя настолько покинутой всеми, и особенно Шахаром, что в день сбора вновь не явилась в школу. Она ни на минуту не сомневалась, что парень обязательно пожертвует Галь, и немало, и не желала при этом присутствовать. Благородная идея классной руководительницы, ажиотаж, царящий вокруг нового образа Галь, безоговорочная готовность товарищей и, конечно же, Шахара принять участие в ее будущей судьбе нанесли ей новый удар ножом в спину. Для Лиат не имело никакого значения, какую роль будет играть Шахар в дальнейшей судьбе ее бывшей подруги, ибо главным было его намеренье. Намеренье, которым он открыто предавал ее.
К своему изумлению, даже разочарованию, девушка наблюдала невероятное: класс постепенно стал поднимать голову вновь. Накипевшие в нем настроения улеглись, ребята воспряли духом, их пропавшая было учебная мотивация возросла. Дане Лев, с ее идеей, удалось сделать невозможное! Она не только спасла Галь, но и помирила своих учащихся. Всего лишь одним ненавязчивым, демократичным предприятием! И, как венец этого счастливого предприятия, их всех отправили в традиционный школьный поход, нарочито ускоренный властями школы.
Шахар и она не отправились со всеми в этот поход. У Шахара была веская причина отказаться: в последний день этого похода должен был состояться его вступительный экзамен в университет. Что касалось Лиат, то у нее даже не поинтересовались о причинах, по которым она отказалась присоединиться ко всем. Таков был единственный проблеск видимой солидарности этих двоих.
Оба вспоминали веселый кемпинг, устроенный прошлой осенью по инициативе Хена, тот, в который Шахар упирался ехать из-за своего эссе, тот, в котором Галь была гвоздем программы, и каждый при этом размышлял о своем. Юноша переживал, что не мог повернуть время вспять, а Лиат корила себя, что поддалась уговорам бывших подруг и поехала со всеми, несмотря на то, что ее ложь насчет Томера была уже тогда раскрыта.
Эти болезненные воспоминания вызвали у них в ту неделю много ссор. В тот день, когда Шахар сдал, наконец, свой пресловутый экзамен, их пререкания достигли апогея. Он обвинял Лиат в том, что это из-за нее он, по всей вероятности, с треском провалил его.
– Разве уже есть результаты? – спросила раздосадованная Лиат.
– Какое мне дело до результатов? – грубо отвечал Шахар, расхаживая по комнате. – Какими бы они ни были, мне все равно не поступить сейчас на юридический! Полгода, полгода как псу под хвост! – громко сетовал он.
– Ничего, перездашь, – скептически заметила Лиат.
– А тебе наплевать! – гремел он. – Ты мне тогда все уши прожужжала, как мы похожи в этом плане, как ты собираешься поддерживать меня! И что же? Ты только сводишь меня с ума, и вот он, результат!
– Не нужно обвинять меня во всех твоих неудачах! – вспылила Лиат. – Думаешь, если раньше ты вымещал их на Галь, то теперь, в виду ее отсутствия, можешь обвинять меня? Очень зря, потому, что никто тебе ни в чем не виноват, кроме тебя самого.
То, что она высказала ему в пылу гнева было отчаянно смело, ибо она не могла знать, как Шахар отреагирует ее слова. Но тот промолчал, ибо она была права. Действительно, в своих мучительных воспоминаниях он убил слишком много полезного времени. Но он, все же, не мог смириться с тем, что терпел одно поражение за другим. Так
