Аттестат зрелости - Илана Петровна Городисская
– Теперь это не пустые слова. Я понял, что у меня нет другого выхода. Я не хочу всегда, всю жизнь, писать такие излияния и утираться ими, – потряс он листами, отобранными у Хена. – С меня довольно! Я не знаю, стану ли я когда-нибудь настоящим мужчиной, но должен предпринять хоть что-то, чтобы не сойти с ума. Я должен, должен, наконец-то, посмотреть в лицо реальности. Я забуду ее! Я забуду Галь Лахав!
Он не сомневался, что никто ему не поверил, да и сам он не очень-то верил самому себе. Вместе с тем, в глубине души, Одед прекрасно понимал, что по-другому было просто невозможно. Даже у таких, как он, мягкотелых лопухов, когда-нибудь иссякала выдержка. В нем как будто разверзлась огромная бездна, и оттого он ощущал одну лишь опустошенность. И еще – усталость души, не сравнимую ни с какой физической усталостью. Все то, чем он жил до этого момента, рассыпалось прахом.
Его мрачные глаза внимательно обводили потрясенных ребят, и внезапно встретились с горящим взглядом Офиры. В нем отражалось все, что могла испытывать девушка, неравнодушная к парню, который столько всего перенес: боль, обида, сострадание, ласка, и много преданности. Она стояла, не произнося ни слова, и глядела на него в упор.
Шели выглянула из-за спины Хена и внимательно посмотрела на нее. Если бы не то, что Офира сказала раньше, в пылу перепалки с Лирон и Керен, то сейчас она бы все поняла только по одному ее взгляду на Одеда. С одной стороны, она досадовала за Галь, упустившую свой шанс, но с другой – радовалась за их друга, у которого, как оказалось, были и другие поклонницы в классе.
Тем временем, Хен сел рядом с ним, закинул ему руку на плечо и задумчиво сказал:
– Одед, дружище… Зачем ты такого низкого мнения ты о себе? Да еще оправдываешься перед нами? Твоими товарищами? Я уверен, что здесь – именно среди тех, кто сейчас находится здесь, – нет никого, кто думал бы о тебе нехорошо и не уважал бы тебя. Твои оправдания ни к чему. Не будь как все, а будь самим собой. Что значит: как все? Мы любим и уважаем тебя таким, какой ты есть, поверь, или я – не Хен Шломи!
– Ты – конечно, ведь ты один меня и знаешь, – вздохнул Одед и обнял его в ответ. – Как же я тебе не надоел за все годы?
– Сам не знаю, как, – усмехнулся Хен и серьезно добавил: – Нет, дружище, ты полностью ошибаешься. На мой взгляд, ты – один из тех прекраснейших людей, которые меньше всего должны меняться. Я говорю это как твой друг, – подчеркнул он, положа руку на сердце. – Я очень рад, что ты, наконец-то, раскололся!.. Если честно, я давно ждал этого момента. Мне, как твоему другу, было очень больно видеть, как ты мучаешься и копишь все в себе.
– Зато теперь сделал себя посмешищем!.. – саркастично возразил Одед, опустив голову.
– Тому, кто посмеет посмеяться над тобой, я лично морду набью! – воскликнул Хен, мельком оглянувшись на кивавших Янива и Рана. – Кроме шуток: давно пора! Наконец-то мы видим тебя настоящего, и даже послушали твои стихи. И, как видишь, небеса не обрушились на землю!
– В самом деле, Одед, – спросила Шири, – почему ты никогда их нам не показывал? Ведь они – просто замечательные! Я бы не сумела так написать!
Одед зарделся до корней волос, пробежал глазами свои уже порядком измятые рукописи, и не стал убирать их в папку. Ему, действительно, значительно полегчало после всего произнесенного. К тому же, он впервые испытал к окружившим его соученикам нечто другое, нежели желание скрыться от них. Вот и наступил тот запоздалый момент, когда он мог держаться с ними открыто, не боясь, что его отвергнут. Как это было непривычно, и как трогательно!
– Повода не было, – ответил он, уже смелей, на вопрос Шири, – и подходящих слушателей.
– Он прав, – заговорил Ран Декель, обращаясь сперва ко всем, а затем – к Одеду. – Ты прав, Одед. Мы виноваты перед тобою, но пойми: просто возраст был такой. Все, кто отличались от большинства, как ты сказал, терялись из виду, не находили отклика у популярных ребят, и поэтому тебе до сих пор не приходилось почувствовать наше по-настоящему хорошее отношение к тебе. Но знаешь… – он запнулся, колеблясь извлечь из себя ту фразу, которую ни за что не произнес бы в других обстоятельствах: – мы, на самом деле, ничем от тебя не отличаемся. Мы все одинаковы. Мы все – ненормальные. У каждого из нас есть своя Галь и свой панцирь. Янив тоже это сказал. К тому же, все теперь изменилось. Внезапно! Мы потом тебе расскажем. С каждым моментом, когда что-то меняется, мы понимаем что-то новое…
– То есть, стареем, – подхватил Янив.
– …Стареем, – продолжал Ран Декель, – и вполне понимаем тебя сейчас. Хен не зря говорит, что тебе нечего стесняться. Даже немного жаль, что мы не узнали настоящего Одеда раньше. Но ведь мы далеко не уходим, – улыбнулся он, – и ты – тоже. А стихи у тебя отличные! Мне очень понравилось, честное слово!
И он протянул ему свою раскрытую ладонь.
Долго расчувствованный до дрожи парень принимал горячие объятия от Рана, Хена, Янива, Шири, Шели и Офиры. Последняя ухитрилась нежно поцеловать его в щеку, все еще влажную от пролитых слез. Одед ощутил ее поцелуй как будто другим краем сознания, и ему стало еще теплее на душе, словно на его раны пролили бальзам. Он даже пожалел, что не успел ответить девушке таким же поцелуем.
Офира же в этот момент приняла решение. Что ей до Галь, что ей до окончания школы и уймы упущенного времени? Пусть они живут в стихах этого тонкого, очаровательного юноши, а сам он будет жить с нею. Он будет ее! Ее нисколько не смущало, что ей придется проявлять в их союзе больше инициативы и активности, потому, что он стоил их, как никто другой из их прожженных одноклассников.
Это был день переворотов. Он начался легко и приятно, а закончился непросто. В то же время, никто из друзей не сожалел о том, что он завершился именно так. В какой-то мере, все они стали фаталистами, и не скрывали от себя, что все сложилось абсолютно правильно. Какая разница, что правильность и правдивость, как и красота, требовали жертв? Важен был лишь итог, а он обещал достойное новое начало.
* * *В последнее время, по окончании редких занятий, Хен и Шели сразу же шли домой к девушке, где вместе обедали, готовились к экзаменам и,
