Аттестат зрелости - Илана Петровна Городисская
– Почему ты оправдываешься? – удивился Янив. – Мы все прячемся в свои панцири. Сегодня я это понял. Это не стоит оправданий, это – так и есть.
– Я не оправдываюсь, – тихо возразил Одед, – а пытаюсь выговориться… потому что я всегда молчал… даже в особые моменты… больше так не могу. Если вам неприятно, – обратился он к притихшим одноклассникам, – то можете остановить меня. Я не обижусь.
Говоря это, он вопросительно обводил их глазами, словно в ожидании сигнала, что его будущие сентенции никого не интересовали. Но все молчали в ожидании того, что он скажет. Прежние бесшабашные собутыльники и их подруги за последний час нахватались столько разоблаченной фальши, что были готовы выслушать искренние, по-настоящему выстраданные слова человека, которого все называли лопухом и рохлей. Урок Галь Лахав научил их слишком многому, и, по-видимому, только их одних.
Видя это, Одед Гоэль тоже неловко замолчал, словно справляясь с робостью, и вдруг сам же отмахнулся:
– Нет, не стоит, все это глупости.
– Нет, стоит, стоит! – вскричала Офира, бросаясь к нему. – Мы тебя слушаем!
– Глупо, глупо, – твердил Одед. – Самому все кажется очень глупым: и этот момент, и все, что я делал до сих пор. Хотя, я сделал все, что мог.
Он сам не заметил, как его понесло, и начал говорить все тверже, постепенно повышая голос.
– Я не мог, не умел быть таким, как все, и стерпел из-за этого предостаточно. Разве можно в нашем возрасте не курить, не хлестать пиво, не лапать девочек? Причем, чем больше – тем ты популярней. Тебя уважают, тебе стараются подражать. На вечеринках ты – король, в классе – тоже. Ты – мужчина, герой-любовник. Рядом с тобою всегда самые сексапильные красотки, которых их подружки к тебе ревнуют. Конечно, не все такие, – опередил он назревавшее возражение, – но именно таким быть – принято. Согласитесь, что это принято. Потому, что все те, кто ведут себя иначе, отстраняются от большинства и ищут себе тех, кто их поймут… если только те другие сами не находят их раньше, – грустно взглянул он на Шели и Хена. – Спасибо, ребята, что вы когда-то меня нашли! Сам бы я не осмелился подружиться с вами!
Шели Ядид не выдерживала этих почти спокойных, сознательных, разящих слов. Она уткнулась лицом в широкую спину Хена и тихо заплакала.
– Знаете, – продолжал молодой человек, – есть такие несчастные люди, у которых вся жизнь проходит перед глазами, а они все стоят и стоят, как вкопанные, и не могут ее догнать. Из-за страха. Я – из их числа. Подумайте только: более пяти лет я был влюблен в прекрасную девушку, так влюблен, что был готов ради нее на все! И что же я видел? Сначала – то, что она спала с другим, моим собственным другом. Потом – что ее растоптали, и что даже в этой ситуации я не был ей нужен. И, напоследок, я увидел ее смерть… ее буквальную смерть. Теперь она, слава Богу, вернулась к нам, еще красивей, чем была когда-то. Я опять увидел ее, стоял к ней настолько близко, что раньше не мог и мечтать об этом, и – опять упустил… упустил этот момент… как и все предыдущие!
– Что между вами было? – взволновался Хен.
– Что всегда могло быть между мною и Галь? – воскликнул тот с надрывом в голосе. – То, что тебе покажется смехотворным, а мне…
– Но вы хотя бы поговорили?
– О чем нам теперь разговаривать? Не о чем же!
– Так что же случилось?!
– Ничего, – подавленно бросил парень. – Ничего между нами не было, и никогда не будет. Я, к сожалению, умею говорить лишь на бумаге. В стол. Вот и сейчас, я вдоволь выговорился.
Он рывком вытащил из папки исписанные листы, прокашлялся, и приступил к чтению вслух:
"Я мог бы ждать – мне ждать не ново,Не ново также уходить.Но очень жаль, что так суровоПришлось надежду умертвить.Молчанье тягостнее слова,Красноречивей и ясней.Мне о любви молчать не ново,И петь, конечно, не новей."Он стал пунцовым, его руки мелко задрожали, в глазах вновь засверкали слезы, но он, в трансе откровения, не обращал на это никакого внимания. Впервые прорывая ту высокую стену, которой когда-то давно себя обнес, он ни с чем и ни с кем не считался. Самые разные и крайние чувства бурлили в нем: освобождения, незащищенности, непривычки, боязни отвержения, стыда и неясно откуда вдруг появившихся решимости и мужества. Лишь он один, изгой, знал, чего стоило ему зачитать вслух свои, словно сдирающие с него кожу, наивные, никому не нужные стихи. Однако он, сдерживая рыдания, не останавливался:
"Одни оставляют детей, расставаясь,Другие – частицы имуществ земных, —Все то, к чему взглядом своим прикасаясь,Мы видим ушедших и чувствуем их.Бывает иначе: лишь воздух прозрачныйХватает в отчаяньи адском рука,И призрак бесплотный любви неудачнойСкользит между пальцев, как боли река.Не знаю, какое наследие прощеПриводит к забвенью порушенных уз,Когда притяженьем невиданной мощиБыл полон казавшийся вечным союз.Не знаю, и, может, никто и не знает;Разрыв – многолик, а страданье – одно.Он нас за грехи и ошибки карает,И тянет, и тянет на слезное дно."На этой ноте и у Шири сдали нервы, и она отошла в другой конец класса, чтоб не смутить Одеда видом своих слез. Янив подсел к ней и крепко прижал к себе. Ран, Хен и Офира еще держались. А на них продолжало безудержно изливаться:
"Спасибо, Галь, за свет в моем окне.Что бы я делал, милая, без света?Прости, прошу, мои ошибки мне,Моей любви бесцельные приметы.Пускай пребудут с совестью твоейПоступок злой, насильственный и прыткий,Воспоминанья наших лучших дней,И все мои несмелые попытки.Я весь с тобой, страдалица моя,Хозяйка дум и чувств неосторожных.Ты вспоминай, хоть изредка, меня,Среди твоих "сестер и братьев" ложных".Становилось уже слишком тяжело от этого взрыва патетичных любовных признаний. Они были прекрасны, талантливы, глубоко искренни для этого гадкого, лицемерного дня, и именно поэтому – невыносимы. Самому Одеду больше не удавалось владеть собой. Захлебываясь от рыданий, он буквально выкрикивал:
"У меня на рукахТы лежала, как дичь,Как подбитая птица.Ты бежала впотьмахНа охотничий клич,Не могла отступиться…"Тут его голос сорвался от переживаний, и он, уронив голову на парту, залился плачем.
Хен, который тоже с трудом сохранял спокойствие, взял из его рук листы со стихами и произнес:
– Сегодня вечером мы с Шели встречаемся с Галь. Дай я отнесу ей их и попытаюсь…
– Нет! – завопил Одед, мгновенно протянув руку к своим произведениям. – Нет! Ради Бога, не делай этого!
– Но, может быть, не все потерянно, – убеждал его друг.
– Нет, все! Все кончено! Я больше так не могу! Уверяю, это я в последний раз такой! Клянусь, в последний! Я хочу ее забыть!
Он
