Вдовушка - Анна Сергеевна Чухлебова
Виноградовой терпкости воздух, путаешь запах и цвет. Грусть им созвучна, сладко горчит. Виснешь в благоуханье, ухаешь, как сова. Напряжение растет, давит, вот-вот брызнут слёзы. Как выносить себя? В мусорный бак, как с ненужным пакет.
Сколько таких вечеров еще будет, когда некуда деться. На следующей неделе мы с Гошей будем вместе, но сейчас я и город – совсем одни. Вдовство невозможно натренировать, но на секунду его можно поймать, как острый предмет, который роняешь, мигом порезав руки. Шрамы ты поцелуешь – и всё пройдет.
Мы смеялись
Мы любим одни и те же песни. Сегодня друзья играют в пивной: группа «Kate&Roses» лабает кавера на рок от шестидесятых до нулевых. Катя за микрофоном такая тятя, любим ее смотреть. Гоша ревнует гитару к гитаристу Кириллу и вечно бурчит.
Места для нас нашлись лишь у входной двери, она хлопает, это-то бог с ним, а вот сквозняк – напрягает. Я говорю Гоше сесть мне на колени, чтобы я прикрыла собой его спину; не хочу, чтобы его продуло. Так можно просидеть очень долго – весит он как горсточка лунной пыли. Смешно наблюдать реакцию остальных. Гоша – коротко стриженный небритый парень, длинные ноги не помещаются за столом. У всех, кто на нас смотрит, мозг ломается, как мне не тяжело. Мне тяжело вообще-то, но не от веса. Я прижимаюсь грудью к его спине, вот, так легче.
Роллинговый сатисфекшн на сцене. Этот трек я вижу бледно-золотым, точно как обесцвеченная прядка былого Гошиного каре, острым, как его шальная ключица, гладким и матовым, как его подвздошные косточки. Вдыхаю запах его толстовки, она пахнет лекарствами. «Пойдем, потанцуем?» «Да не, пропотею, куда». Действительно, куда. Пошла одна, подрыгалась. После разыскала его уже за стойкой, с пивом. К клаб-сендвичу принесли кетчуп, макать картошку. Гоша опустил в него палец, поднес к моим губам; я облизала с чувством, глядя ему в глаза. Какая-то женщина с искаженным лицом отвернулась. Мы целовались до чавканья, очень нам было смешно. Да нам всегда, блять, смешно. Слишком дурацкая жизнь, чтобы принимать ее всерьез.
Как-то мы смотрели «Груз 200» в моей съемной коммуналке, ржали весь фильм, как припадочные. «Жених приехал!» – и трупешник в кровать, ахахах. «На маленьком плоту привезли, наверное»; такой ты у меня трогательный шутник, конечно. Но что тут сделаешь – у каждой женщины должно быть в постели по мертвецу. И пока он где-то заплутал, опоздал, нужно успеть как следует посмеяться. И мы смеялись, а потом я плакала.
Нет денег
УГоши нет денег. У всех нет денег, но у Гоши их нет действительно.
Гоша купил очередной скейтборд – и теперь насается по улицам, невесомый и легкий. Да не иллюзия ли ты, улыбающийся, с промокшей насквозь спиной, макароновый? Какой же ты еще, вторую неделю на голых макаронах.
Конечно, мне жалко, конечно, сейчас мы купим по здоровенной шаурме, конечно, я заплачу́. Чтобы было смешнее есть, мы скрестим шаурму на брудершафт. Гоша открывает рот так широко и ест так жадно, что лицо чуть краснеет, толстая жила вздувается на высоком лбу, чертики в глазах греются у огонька.
На следующий день он пишет, что коленки болят. Я пишу, что поцелую коленки, и в глазах чуть щиплет. Он решает катать чуть меньше, но коленки всё равно болят. Ну и как так, без скейта и без денег, с одними макаронами и болью. Да откуда ж я знаю. Я просто хочу целовать твое сощурившееся смешное лицо и чтобы тебе не было больно. А после – поймать улыбку, оба передних зуба сколоты перевернутой «м», подобие дабл ю, в слове «люблю» – дабл ю, всё написано прямо на его лице.
«Нет денег» нахлынуло грозной волной, когда Гоше потребовалась операция. Коленки болели два месяца: сдали сухожилия. Правое колено стало выходить из пазов, левое за малым. Генетическая болячка ела соединительные ткани. Первым (и больше всего) досталось легким, теперь вот в колени стрельнуло. Да так стрельнуло, что ноги, того и гляди, повиснут как бесполезные тряпочки. Гошины красивые ноги, источник веселья и приключений. Ну не могло быть так, немыслимо, несправедливо.
Он присмотрел себе фиксатор для колена, затем понадобились и костыли. На костылях держался прямо, уверенно. Я сказала, чтоб он не боялся опираться на меня всем весом, но он всё равно осторожничал. По лестницам мы спускались и поднимались в обнимку, сплетаясь в членистоногое. Едва напряжение отпускало, мы целовались. Вся боль, вся беда исчезала.
Когда он показался врачам, они его долго ощупывали и просвечивали. Правое колено нужно вскрыть и сшить там всё по-другому – так решили. Левое, скорее всего, придется тоже, но позже. И это даже не так дорого стоило: выходила сумма около ста тысяч. Но у Гоши вообще нет денег, нет денег, нет. Черт знает сколько ждать бесплатную операцию по страховке. Колено болит, как на собаке не заживет, не ходишь уже, еле лезешь. Где взять денег, где.
У меня денег тоже нет, зато есть кредиты за рабочий комп, обучение, стиралку. Гоша будто в яму упал, а я хожу сверху, тяну к нему руки, но он не может достать, такие они короткие, неправильные, мои руки. Отрезать бы левую, взять ее правой, опустить в яму, тогда бы длины хватило. Но хоть один из нас должен оставаться целым.
Инвалидность взрослого – это только его проблема. Государство самоустранилось, за исключением ежемесячных подачек. Жалостливую рекламу по телику не пустят – кому интересно помогать здоровому лбу, пусть сам себе помогает; а в детях, даже в больных – будущее, пусть и по заранее известному сценарию, кривенькое. На крайняк, поможет какой-нибудь благотворительный фонд; но прийти туда – это как расписаться, что ты едва ли дееспособнее бродячего кобеля.
И, в целом, можно же жить нормально, аккуратно. Не покупать скейтборды и дорогую, абсурдно яркую одежду, не красить волосы, отказать себе в маленькой японской приставке, никогда не угощать свою девчонку в рюмочной. Сидеть дома чистым и трезвым. На случай, если нужно будет разрезать твои колени, иметь под матрасом заранее скопленную пачку денег. Но нахрена, кто-нибудь объяснит мне? Стали бы вы сами так жить, если бы были не уверены, что переживете не то, что этот год, а этот месяц?
И вот у Гоши нет денег,
