Дыхание озера - Мэрилин Робинсон
Мне вполне хватало Сильви, тем удивительнее было вдруг обнаружить, что Люсиль начала посматривать на других людей спокойным и приземленным взглядом, полным решимости, с каким смотрела бы из медленно тонущей лодки на не слишком далекий берег. Она оборвала все блестки с носков синих полубархатных балетных туфелек, которые Сильви купила нам для школы на вторую весну после своего приезда. Хотя грязь на дорогах все еще стояла по щиколотку и сверкала, как желе, по обе стороны от колеи, оставленной шинами, мне новые туфли очень даже нравились. Щекотку воды, просачивающейся через швы, было приятно ощущать в весенний день, когда, несмотря на яркое солнце, от малейшего ветерка волоски на руках вставали дыбом.
Если в такие дни разворошить землю палкой, то можно было увидеть скопления льдинок, тонких, как иголки, и чистых, как родниковая вода. Эти нежные конструкции выдерживали наш вес до тех пор, пока отступление зимы не становилось всеобщим. Тогда хрупкие иголочки ломались. Вскоре мы проваливались на каждом шагу. Но к тому времени от подошв туфель уже почти ничего не осталось. Сильви никогда не покупала качественные вещи, но не из скупости (хотя, поскольку деньги были наши, она тратила их робко, даже скрытно), а потому, что покупки по десять центов за полдюжины вполне соответствовали ее чувству прекрасного. Люсиль скрежетала зубами всякий раз, когда Сильви отправлялась за покупками.
Я скрежетала зубами вместе с сестрой, поскольку, по мере изменений, происходивших с Люсиль, я обнаружила выгоду в том, чтобы подстраивать свою точку зрения под нее. Она придерживалась общих убеждений. Еще не наступившее время – само по себе аномалия – было для нее жестокой реальностью. Сестра воспринимала его как суровый ветер, дующий прямо в лицо. Если бы она сама создавала мир, каждое дерево в нем было бы согнуто, каждый камень выветрен, каждая ветка ободрана догола этим постоянным встречным ветром. Люсиль во всем видела угрозу ненавистных изменений. Она мечтала о шерстяных перчатках, коричневых ботинках-оксфордах, красных галошах. Манжеты у нас постоянно трепались, блестки отваливались, атласную ткань невозможно было очистить. Ни одной из маленьких элегантных вещиц, которые приносила в дом Сильви, не было суждено отслужить свой срок. Сильви, напротив, обитала в вечном настоящем. Для нее вещи, пришедшие в негодность, неизменно оказывались новым сюрпризом, огорчением, о котором не стоило долго думать. Пусть всего неделя, а то и один день использования безвозвратно калечили бархатные банты и пластиковые ремешки, пульверизаторы и позолоченные туалетные принадлежности, разукрашенные нейлоновые перчатки и отделанные мохером носочки, Сильви всегда приносила нам новые сокровища.
Глава 6
Следующее лето выдалось самым настоящим. Весной я уже начала ощущать привязанность Люсиль к иному миру. С наступлением осени разгорелась напряженная и страстная борьба сестры за то, чтобы приспособиться к этому времени года. Месяцы же, прошедшие между весной и осенью, определенно были последним и, наверное, первым настоящим летом в моей жизни.
Оно тянулось очень долго. Мы с Люсиль перестали ходить в школу в конце марта, как только погода стала достаточно мягкой, чтобы прогуливать уроки. Из уважения к Сильви мы каждое утро надевали форму и шли квартал в сторону школы. Там, где железнодорожные пути пересекали дорогу, мы сворачивали вдоль путей, которые вели к озеру и мосту. Бродяги построили себе лачугу на берегу в тени моста. Бабушка, стремясь приучить нас к осторожности, пугала, что ребенок, подошедший слишком близко к паровозу, неминуемо будет насмерть ошпарен неожиданным выбросом пара и что бродяги нередко хватают детей и, закутав в свои плащи, утаскивают прочь. Поэтому мы просто издали смотрели на бродяг, которые почти не обращали на нас внимания.
Мы с сестрой – в клетчатых платьях, синтетических свитерах и полубархатных туфлях – и бродяги, кутающиеся в короткие плащи почти без воротников и с застегнутыми лацканами, со стороны, наверное, напоминали пассажиров потерпевшего крушение круизного судна. Казалось, будто только мы и они спаслись после гибели какого‑нибудь сверкающего поезда или воздушного лайнера. Мы с Люсиль могли бы быть парой девочек из многодетной семьи, ехавшей навестить бабушку в Лапвай. А бродяги могли бы оказаться управленцами, совершающими поездку по своим округам, или членами танцевального коллектива. Тогда становилось понятно, почему недобрым утром мы все в потрепанной и неуместной одежде молча смотрим на воду. Я же тем временем думала, не сказать ли бродягам, что наш дедушка все еще покоится в поезде, упавшем на дно озера задолго до нашего рождения. Наверное, мы все ждали воскрешения. Наверное, надеялись, что поезд выскочит из воды, начиная со служебного вагона, словно в фильме, прокрученном задом наперед, а потом продолжит путь по мосту. Пассажиры прибудут к месту назначения здоровее, чем при отправлении, привыкшие к глубине, безмятежные благодаря возвращению к свету, и сойдут на перрон в Фингербоуне со спокойствием, заставляющим умолкнуть ошарашенных друзей. Допустим, воскрешение окажется достаточно общим, и тогда среди них будут бабушка и Хелен, моя мама. Допустим, Хелен холодными руками отведет волосы нам с шеи и угостит клубникой из сумки. Допустим, бабушка коснется наших лбов губами с тонкими усиками, и все наши родичи вместе пойдут по дороге к нашему дому, включая моего дедушку, моложавого, чуть в стороне и не участвующего в разговоре, словно тяжелое воспоминание или призрак. И тогда мы с Люсиль могли бы убежать в лес, оставив их говорить о былых временах, делать бутерброды на обед и показывать друг другу фотографии.
Когда
