Дыхание озера - Мэрилин Робинсон
С некоей Альмой Сильви однажды в воскресенье сидела на штабеле сосновых досок на лесопилке на окраине Орофино в ожидании восхода солнца, раз за разом наблюдая, как птицы внезапно поднимаются над лесом под лай собак. Альма утверждала, что все дело в ветре. Ветер был неумолим, как охотник, и каждый раз менялся. По ночам он отступал в гору, где бродят и плодятся разные твари, а перед началом дня спускался вновь, чуя запах крови.
– Вот что пугает птиц, – заверяла нас Сильви, потому что они с Альмой еще не видели восхода солнца, а птицы уже просыпались и предупреждали о нем как могли.
В сотне метров от путей находился мотель для дальнобойщиков. Его окна были ярко освещены, и оттуда слабо доносилась музыка. А дальше по дороге посреди вспаханных под пар пустых полей стояла тюрьма штата, где у Сильвии и Альмы сидела общая подруга, которую им в тот момент хотелось повидать, хотя она имела привычку распускать длинные волосы так, чтобы они скрывали ее лицо, и рыдать от злости.
Но когда наступал рассвет, когда лес переставал чернеть, а небо утрачивало холодность и высоту, было здорово дремать, вдыхая аромат досок. К ним пришла кошка и забралась на колени Сильви. Альма принесла хот-догов из кафе. Женщины по кругу пели «Ирэн» снова и снова, словно для себя. «Когда путешествуешь, воскресенье – лучший день», – всегда говорила Сильви.
Сильви переехала вниз, в бабушкину спальню. Эта комната находилась рядом с кухней, на три ступеньки ниже уровня остального первого этажа в той стороне дома. В спальне были двойные стеклянные двери, выходящие в увитую виноградом беседку, пристроенную к дому, и далее в сад. Комната была не очень светлой, но летом она наполнялась запахами трав, земли, цветов и фруктов и жужжанием пчел.
Обстановка отличалась простотой: платяной шкаф рядом с двойной дверью и комод под окном, сделанные дедушкой, судя по тому, что передние ножки шкафа и ножки с левой стороны сундука были немного длиннее задних и правых ножек, чтобы компенсировать неровность пола. Еще там стояла кровать – две ее ножки покоились на деревянных клиньях-подпорках. Все три предмета мебели были выкрашены светло-кремовой краской и оставались бы совершенно непримечательными, если бы в свое время дедушка их не расписал. На дверцах шкафа, похоже, была изображена сцена охоты: всадники в тюрбанах на склоне горы. На изголовье кровати красовался павлин с куриным телом и пышным изумрудным хвостом. На сундуке дед изобразил венок или гирлянду в руках двух парящих в небесах херувимов в развевающихся одеждах. Изначально картинки были задуманы и нарисованы лучше, но с годами белая краска поглотила их, подступив почти к самой поверхности. Мне они всегда напоминали призрачные изображения там, где их никогда не было: на мраморе, в голубой сетке вен на моих запястьях, в перламутровых поверхностях морских раковин.
В нижнем ящике комода бабушка держала свои сокровища: сувениры, мотки шпагата, рождественские свечи, непарные носки. Мы с Люсиль часто копались в этом ящике. Его разнообразное содержимое было так аккуратно разложено, что в наших глазах это придавало значимость коллекции в целом. Мы замечали, например, что все носки на вид неношеные. Еще там была рюмка с двумя латунными пуговицами в ней, и это казалось само собой разумеющимся. Там были выцветший восковой ангелочек, от которого пахло душистым перцем, и черная бархатная подушечка в форме сердца, лежавшая в коробочке с именем ювелира из Сан-Франциско. Там была обувная коробка, полная фотографий с прилепленными на обороте уголков кусочками черной ворсистой бумаги. Снимки явно вынули из фотоальбома как особенно важные. Или наоборот – совершенно неважные. На них совсем не было знакомых людей или мест. Многие карточки изображали официально одетых джентльменов, позирующих перед украшенной розами беседкой.
В той же коробке мы нашли вторую страницу какой‑то брошюры. Видимо, она имела великое и очевидное значение. Гладкий и плотный, как журнальная страница, листок был сложен втрое, как письмо. В верхней части страницы было напечатано: «Десятки миллионов в одной только провинции Хэнань». Потом шла серия фотографий. Одна запечатлела босоногого мальчика, который стоял под ярким солнцем и щурился в камеру. На другой босой мужчина сидел на корточках возле стены, скрыв лицо в тени широкой шляпы. На третьей молодая женщина кормила ребенка из чашки. На четвертой, прикрывая глаза от солнца, стояли в ряд три старухи. Пятая фотография изображала прищуренную девочку и тощую свинью. Свинья в камеру не смотрела. В нижней части страницы значилось курсивом: «Я сделаю вас ловцами человеков». Этот документ, к моему полному удовлетворению, объяснил отъезд тети Молли. Даже сейчас я часто представляю себе, как она склоняется над низеньким бортом утлой лодчонки и забрасывает невод в пенистые волны где‑то в верхних слоях атмосферы. Невод незаметно, как ветер в траве, прочесывает вращающийся мир, а когда тетя Молли начинает его вытаскивать, он приносит причудливую мешанину вознесшихся официально одетых джентльменов, тощих свиней, старушек и непарных носков, способную поразить земной мир. И тетя Молли с легкостью тянет этот невод, пока весь груз не оказывается в одной куче у самой поверхности. И тогда последним рывком неизмеримой силы Молли запросто вываливает на дно лодки свой улов, хватающий ртом воздух и пораженный, сияющий всеми цветами радуги в редком свете.
Такой невод, такой улов положили бы конец всем аномалиям. Если невод мог полностью очистить дно мира иного, то он же мог, наконец, очистить и черное дно Фингербоуна. Можно было представить, как оттуда поднимается огромная армия людей, приходивших к озеру со времен палеолита и неолита, – собирателей, охотников, заблудившихся детей той и всех последующих эпох вплоть до нынешних времен, включая знахарку в длинных белых одеяниях, которая отгребла на четверть мили от берега, а потом попыталась вернуться обратно пешком перед самым рассветом; фермера, который как‑то весной поспорил на пять долларов, что лед еще достаточно крепкий и озеро можно пересечь верхом. Добавим к этому пловцов, любителей кататься на лодках и каноэ, и в такой толпе моя мать совершенно не будет выделяться. Люди отыщут оторвавшиеся
