Физическое воспитание - Росарио Вильяхос
Папа с ним из-за этого ругается все сильнее и сильнее. Мама потом иногда плачет украдкой, и Каталина, заметив ее страдания, даже начала желать смерти Паблито, чтобы им обеим не приходилось слушать крики в четыре часа утра. «Тут тебе не гостиница!» – ворчит папа, услышав скрежет ключа в двери. Он даже угрожал поменять замок, чтобы сын не мог войти. Каталина не понимает, почему Паблито так трудно вернуться в положенное время (два часа ночи – она отдала бы что угодно, лишь бы иметь право прийти домой в два часа ночи) или хотя бы постараться не шуметь, чтобы никого не будить, – впрочем, папа в любом случае не ложится до его прихода, потому что папина единственная миссия в жизни, похоже, состоит в том, чтобы встать над душой, орать и перебудить всех, включая Паблито, который в этот момент мечтает только о кровати.
В последние несколько дней Каталина все-таки исполняет пляжную повинность, но все время сидит под зонтиком, каждый час меняя плеер с музыкой на книгу и наоборот, прикрыв прыщи на лбу бесплатной кепкой с логотипом супермаркета и натянув на поджатые колени одну из футболок, которые она позаимствовала у Паблито и безжалостно растягивает. Она вообще не привезла с собой никакой одежды, кроме футболки и коротких брюк, которые надела в дорогу; чемодан она почти до отказа набила кассетами с музыкой, записанной с радио, так что у всех песен конец ампутирован рекламой, и положила еще пару библиотечных книг о приключениях. Она думала, что будет читать «Парк юрского периода» всю поездку, но проглотила его в первый же день и поняла, что карманные деньги придется тратить либо на батарейки для плеера, либо на то, чтобы взять еще одну книгу, потому что второй, которую она уже начала, тоже надолго не хватит. Мама не слишком рассердилась, что Каталина не положила с собой одежду: пустой чемодан она восприняла как знак, что пора купить дочери нарядов, соответствующих ее возрасту и размеру, а то она весь учебный год таскала джинсы у Паблито. Из-за разницы в размерах родная дочь казалась ей какой-то охламонкой, но это все же было лучше, чем футболки, чуть ли не лопающиеся на груди и едва прикрывающие пупок. Обновление гардероба свелось к покупке одного купальника, который мама выбрала в первый день, обнаружив, что и купальника в чемодане нет. Никто не в курсе, что Каталину трясло от одной мысли о том, чтобы надеть купальник, – она сразу вспоминала день спаржи в загородном доме Сильвии и то, как ее отец смотрел на нее и гладил по волосам. Каталина с тех пор так и не надевала тот купальник. Даже когда они с одноклассниками до ее отъезда ходили в муниципальный бассейн, она одолжила купальник у Сильвии и с диким ужасом всю дорогу следила, что происходит у нее между ног, чтобы не оставить на чужой вещи ни единого следа жидких и липких субстанций – ничего такого, что заставило бы Сильвию подумать, что ее подруга-попрошайка – свинья этакая. Каталина предпочла бы, чтобы мама купила ей раздельный купальник, у нее еще ни разу такого не было; но, по маминому мнению, сплошной купальник лучше, потому что закрывает шрам под пупком, оставшийся у Каталины после больницы. Они полдня ходили из одного магазина в другой, пока мама не нашла подходящий купальник: не слишком дорогой, не слишком детский, не слишком сексуальный, но при этом яркий, то есть такой, какой мама хотела бы носить сама – с оранжевыми цветами на кобальтово-синем фоне, – а не мрачный и строгий, как ее муж. Каталина знала, что у мамы все купальники одинаковые из-за комплексов – она думает, что в черном выглядит стройнее, – но каждый раз, как дочь предлагала ей померить что-нибудь повеселее, мама говорила, что это слишком вызывающе и папа не одобрит. А найти плавки для папы – это была настоящая одиссея. Если верить маме, он уже двадцать лет ходил в одних и тех же. И хвастался, как долго у него служат вещи. Совсем как новые, повторял он, хотя всем было видно, как они выцвели, а местами протерлись чуть ли не до прозрачности.
К маминой досаде, Каталина так и не выгуляла свою обновку. Она надевала купальник под футболку и бермуды, но за весь отдых ни разу не зашла в воду. Только сидела под зонтиком вся укутанная и наблюдала, как папа негодует на бесстыжих девиц, загорающих топлес, и пытается испепелить взглядом тех, кто на берегу играет в пляжный теннис, потому что они его нервируют – вдруг попадут ему мячиком в глаз. Казалось, ему ненавистно было видеть чужое веселье и счастье, и свою семью он все время одергивал, если замечал, что они смеются в голос, как нормальные люди.
Маме так и не удалось заставить Каталину искупаться в море. На второй день отдыха она попросила ее побрить ноги выше колена, но Каталина отказалась. Сказала, что у нее потом все будет колоться или вылезут страшные прыщи. До этого Каталина удаляла волосы только от лодыжек и до колен «Силк эпилом», который подарили Сильвии. Она приходила к подруге домой в середине весны, они выпивали по таблетке нурофена, ждали двадцать минут, потом брали эпилятор и выщипывали друг другу волосы на ногах: Сильвии – до самых паховых складок, а Каталине – только до колен, потому что выше ей было совсем больно даже после таблетки, так что там она мазалась обесцвечивающим кремом; в результате ее ноги, на взгляд мамы, были как будто покрыты сверкающей горностаевой мантией, видной за километр. В тот день на отдыхе мама взяла синюю одноразовую бритву «Жиллет» вроде той, какой Паблито брил себе усики, и, когда убедилась, что дочь задремала, принялась украдкой брить ей ноги так тихо, как только могла. Однако после первого же движения бритвы мохнатая спящая красавица спросонья попыталась, не открывая глаз, смахнуть бритву, будто комара, и попала прямо по лезвию, да так неудачно, что чуть-чуть порезала кожу на пальце правой руки. Каталина преувеличила свои страдания и не упустила случая воспользоваться этим инцидентом как предлогом, чтобы не купаться, не загорать и вообще не делать ничего из того, что от нее хотела мама в оставшиеся дни отдыха. Это был для нее не только способ дать понять, что она тоже может обижаться на взрослых, но и повод скрыть неловкость, которую она чувствовала, находясь в купальнике рядом с собственным отцом: его взгляды и слова, направленные на девушек, загорающих топлес, девушек с такой же фигурой, как у нее, принижали Каталину. Мама даже не догадывалась о ее смущении и полагала, что Каталина просто вредничает, так что дождалась удобного случая испортить дочери настроение в ответ. Незадолго до отъезда, в день рождения Каталины, мама вручила ей часы, которые она с тех пор носит на руке, а Паблито – перехваченную материнской властью и распечатанную посылку на имя Каталины, которую почтальон принес прошлым утром. Бумага, в которую были завернуты белая толстовка и зеленая открытка формата А5, была порвана. Каталина, привыкшая, что ее письма открывают, не стала жаловаться, но прежде чем содержимое посылки оказалось у нее в руках, мама, кривляясь, пропела гнусавым голосом, чтобы дочь знала, что она прочитала открытку:
– С дне-е-ем рожденья поздравля-я-яем, счастья-радости жела-а-а-ем. Гилье-е-е-ермо и Си-и-и-ильвия.
Ярость Каталины оказалась умерена жалостью, поскольку папа с Паблито проигнорировали эту попытку посмеяться над ее друзьями. Получилось, что мама выставила на посмешище одну себя. На посылке значился только обратный адрес Сильвии, потому что друзья проводили каникулы в разных местах: Сильвия – на севере, с двоюродными братьями и сестрами, а Гильермо – в христианском летнем лагере. Каталина так тосковала по ним, что не понимала, как жила раньше, до знакомства с ними. Гильермо с Сильвией подружились благодаря ей, и никогда еще она не чувствовала себя такой полезной – даже думала иногда, что это единственное, из-за чего имело смысл с ней дружить.
