Физическое воспитание - Росарио Вильяхос
В ванной Каталине все равно слышно пасодобль из телевизора; на какое-то время она от него уклоняется, разглядывая узоры плесени на стенах, потом умывается и смотрит на себя в зеркало, пока собственное лицо не начнет казаться ей незнакомым, а потом снова знакомым, и репетирует, что сказать папе, чтобы он выключил этот ужас. Она говорит себе, что применит реверсивную психологию: не покажет виду, что ей отвратительно такое варварство. Заготовив подходящую фразу, она покидает ванную, но по возвращении в гостиную обнаруживает, что папа уже переключил корриду, потому что в глубине души ему тоже неприятно это зрелище, а в телевизоре еще пять каналов, и ему нравится щелкать пультом (тем более что еще не вошло в обиход неуклюжее слово «заппинг», описывающее этот бестолковый способ тратить время).
Папа не знает, как ему находиться в одной комнате с Каталиной, с тех пор как у нее выросла грудь. Иногда кажется, будто он ее боится. Телевизор же в некотором роде составляет ему компанию и помогает забыть, что женское тело – бык – находится в какой-то паре метров от него. Однако ему не нравится и оставлять ее дома одну, несмотря на то что дочь уже взрослая. И вот еще одно проявление свободы уничтожается на корню: Каталину заставляют уходить из дома вместе со всеми, но, к счастью, только на отдыхе; в остальное время кто-то непременно сидит в гостиной и экономит свет.
Тем летом в августе Каталине приказывали спускаться на пляж все пятнадцать дней, на которые они арендовали квартиру, кроме одного – того, когда у нее начались месячные. Мама ее учила, что нельзя говорить о менструации с папой и Паблито и вообще ни с каким мужчиной, так что, когда ее спрашивали, почему это она не хочет на пляж, Каталине полагалось оправдываться тем, что она приболела. На второй день месячных папа стал донимать ее вопросами: что это у нее там так болит. «От морской воды сразу полегчает», – заявил он. В мамином молчаливом присутствии она не решилась возражать, иначе пришлось бы упомянуть о том обстоятельстве, которое должно было, как ей объясняли, невероятно ее смущать; Каталина пошла вместе со всеми на пляж, но осталась сидеть под зонтиком, когда мама с Паблито поспешили к воде. Папа, который не собирался лезть в море вот так сразу, увидел, что она достает книгу из своего вечного рюкзака.
– А ты что, купаться не будешь?
Каталине уже порядком надоело, что приходится скрывать правду, что ее ни на секунду не оставляют в покое, что от нее требуют объяснений каждый раз, когда что-то хоть на миллиметр сдвинется в ее присутствии, – и она в кои-то веки огрызнулась тем желчным тоном, который у нее вызывает ежемесячная утрата эндометрия:
– Да месячные у меня, а мама не разрешает использовать тампоны!
Папа ничего не ответил, но щеки у него загорелись так же, как лампа, которая дома освещает уголок его каминного кресла, и довольно долго он сидел молча, приходя в себя после услышанного и осознавая наконец, что его дочь хочет засунуть себе в вагину кусок ваты, иными словами, что девочка достигла детородного возраста, – очередная проблема. Каталина воспользовалась его замешательством, чтобы убрать книгу в рюкзак, встать и попросить ключи под предлогом того, что очень плохо себя чувствует. «Смотри не потеряй», – сказал он угрюмо. Мама сердито глянула на нее с берега. Она все слышала. Каталина нарушила негласный и неписаный договор о молчании, по которому запрещалось упоминать менструацию в разговоре с противоположным полом, потому что мама считает, что все мужчины словно акулы – сразу приплывают на зов крови.
– Вот ведь незадача: приехали всего на пятнадцать дней, и надо же такому случиться, что у тебя месячные. Каждый раз, как мы куда-то едем, у тебя месячные. Каждый раз, как мне надо, чтобы ты что-нибудь сделала, у тебя месячные. Как будто они у тебя не прекращаются, – рассчитывала мама сказать ей один на один, ограждая Паблито от сгустков менструальной крови.
У мамы уже несколько месяцев как нет менструации. К тому же она, родив «полный комплект», по совету врача сделала перевязывание труб, о чем сразу же пожалела, но до сих пор не позволяет себе горевать из-за того, что передумала. Она никогда не научит дочь правильно вставлять тампон или снимать боль в животе с помощью грелки; зато научит делать вид, будто у нее нет месячных, прятать страдание где-то в голове, а грязные прокладки – на дне мусорного ведра, чтобы их не увидели домочадцы мужского пола, научит застирывать окровавленные трусы первого дня перекисью водорода и мылом, прежде чем класть в машинку, хотя особой пользы от застирывания нет. Каталина почти ничего не знает о своей паховой области, но благодаря одному-единственному уроку в школе для девочек, посвященному менструальному циклу, она догадывается, что, если месячные приходят каждые две недели или не приходят по два месяца, это, наверное, ненормально, но ничуть не меньше ей надоело видеть на всех своих трусах по два пятна: одно темное, красное, невыводимое, а другое, белое и липкое, от выделений, которые на первый взгляд кажутся едкими, как кислота.
Однажды, вскоре после первой менструации Каталины, мама зашла в ванную, когда та писала, и спросила, что это за бумага у нее в трусах. Потому что мама всегда должна быть в курсе интимных подробностей жизни дочери, как будто хочет извлечь самые личные секреты чужого устройства. Каталина совершенно искренне ответила, что у нее течет что-то вязкое, иногда даже студенистое, и это не месячные, но трусы все равно пачкаются, а от стирки в машинке с тем порошком, который покупает мама, никакого толку, поэтому она решила подложить туалетную бумагу, чтобы не портить свои скромные запасы нижнего белья. Услышав такое объяснение, мама страшно разозлилась и рявкнула, что раз у нее эти (она даже не назвала их выделениями, тем более вагинальными), то пусть подмывается, свинья эдакая. Мама раньше никогда ее так не называла, но это звучало совсем не похоже на то, как она ругала Паблито свиньей за то, что он пукает за столом или по две недели ходит в одной и той же футболке. Каталина не поняла, что она сделала не так и как она должна была предвидеть, что трусы испачкаются; к тому же у нее не было ни времени, ни столько белья, чтобы менять его, когда заблагорассудится, а ходить с мокрым пятном было противно, однако с того момента она поверила, что мама права и этот влажный след есть нечто отвратительное, означающее, что она грязнуля и свинья эдакая, и поняла, что никогда не сможет заговорить о существовании этих (как не говорит о существовании своего тела) даже с лучшей подругой.
Месячные на отдыхе шли у нее пять дней, но Каталина была бы рада, продлись они все пятнадцать, – тогда она могла бы сидеть одна в той квартире, которая казалась ей красивее, светлее и уютнее, чем дом. Когда месячные кончились, папа с мамой каждый день ей твердили, чтобы спускалась с ними на пляж, – неужели она не понимает, как ей повезло в каникулы побывать на море? Ее обвиняли в эгоизме, потому что она не хотела наслаждаться семейным отдыхом: ни единственным днем в пляжном ресторане, когда подавали паэлью с морепродуктами, ни солнцем, ни шумом, ни наблюдением за тем, как мама в сумерках маниакально лущит и поедает семечки,
