Я не прощаюсь - Хан Ган
«Нет, всё-таки нужно позвонить», – передумываю я. Написать сообщение ей будет гораздо труднее, а если во время звонка она будет занята, медсестра может просто поднести телефон к её уху. Хоть она и говорит шёпотом, но здесь так тихо, что, думаю, всё будет слышно.
Я должна сказать ей, что не смогу доехать до её дома. Что здесь сейчас снегопад и мне очень плохо. Она знает, что меня иногда внезапно настигает мигрень. И то, что потом спазм может накрыть меня на несколько дней, парализуя всю мою жизнь. А о транспорте и снегопадах на этом острове она осведомлена куда лучше меня.
* * *
На пятый гудок я сбрасываю трубку. Через минуту я звоню ещё раз. За это время процедура должна была закончиться, но пока я ждала, шкала зарядки на телефоне сократилась на одну палочку.
Она взяла трубку. «Инсон», – говорю я, прикладывая телефон к уху. Но вместо шёпота Инсон мне отвечает другая женщина с интонацией, словно она куда-то торопится: «Позже перезвоните, чуть позже».
Звонок сразу сбросили, и я впустую пялюсь на экран телефона. Видимо, это была медсестра. Но прозвучала она так, словно торопилась по какому-то другому делу, не связанному с палатой Инсон.
Даже не знаю, что могло произойти. На телефоне осталось только около десяти процентов. Чтобы позвонить ещё раз, нужно для начала зарядить его. Надо ехать в Согвипхо.
Крепко сжимая телефон, я засовываю его обратно в карман и неосознанно поворачиваю взгляд на бабушку. Раз автобус уже перестал ходить, лучше, наверное, сказать об этом ей перед тем, как уйти. Может, ей понадобится помощь, она ведь с тростью ходит и не слышит даже ничего.
Словно не замечая моего взгляда, бабушка так же неподвижно издалека смотрит на перекрёсток. Чтобы сказать ей что-то, нужно коснуться её. Как только я протягиваю руку и чуть не касаюсь ее плеча, лицо бабушки слегка вздрагивает. Ее глаза немного меняют цвет – на перекрёстке, в который она так долго вглядывалась, словно мираж, показался маленький автобус с заваленной снегом крышей.
* * *
Звук мотора, подъезжает автобус, снег впитывает в себя приглушённые реверберации. Автобус останавливается, издавая звук, похожий на скрежет мела по доске – его тоже съедает снежное беззвучие.
Открывается передняя дверь. Из салона с включённым обогревателем выбивается влажный воздух, ударяя в ноздри. Водитель с рукой в перчатке на коробке передач спрашивает бабушку:
– Ждали долго, что ль?
Ему было около сорока, он был в очках с роговой оправой и коричневой форме.
– У нас-то два автобуса в горах застряли! Неужто вы тут с тех пор и ждёте?
Я наблюдаю со стороны за бабушкой, которая так же, как и мне, безответно показывает на уши и качает головой. Опираясь на свою трость, она медленно поднимается в автобус, и вслед за ней я – словно одержимая. Автобус был пустой.
– Вы доедете до деревни Сечхон? – спрашиваю я перед тем, как приложить карточку.
– Да, доедем, – по сравнению с бабушкой сухо ответил водитель, я ощутила чувство отчуждённости.
– А скажете, пожалуйста, когда туда приедем?
– А куда именно в Сечхон вам нужно? – встречно спрашивает водитель. – Там четыре остановки, деревня довольно большая.
Я не могла вспомнить название остановки рядом с домом Инсон. Помню только, что оно явно отражало местный говор. Пока я думала над ответом, водитель разглядывал моё лицо. Два дворника со скрипом протирали падающие на лобовое стекло снежинки.
– Мы обычно до девяти часов ходим, но сегодня закончим пораньше.
Я ничего не ответила, он пояснил:
– Это последний автобус, который сегодня поедет в Сечхон.
Наверное, он сказал это из-за того, что атмосфера была немного неловкая – всё же я говорила на сеульском диалекте. Я поблагодарила его.
– Я не помню названия остановки, но узнаю её, когда мы будем проезжать, так что скажу.
Я сама не поверила своим словам, но приложила карту к валидатору. Направилась в заднюю часть автобуса и села за бабушкой, чья сгорбленная верхняя часть тела полностью опиралась на трость. Скопившийся на её шапке снег в какой-то момент начал таять – и на ворсинках стали собираться капли воды.
* * *
То, что я сказала водителю, частично было правдой.
На ближайшей – ближайшая в том смысле, что идти где-то минут тридцать пешком – остановке к дому Инсон было старинное огромное дерево с возрастом в лет пятьсот – дерево каркас. Ещё я помню, что на ней была лавка с сигаретами и напитками. Если на улице совсем не помрачнеет и будут хотя бы сумрачные проблески света, я точно замечу то дерево.
Поэтому даже если с Инсон что-то случилось, самый верный путь для меня сейчас – ехать к ней домой. Там я смогу зарядить телефон и позвонить ей. Думаю, она бы на моём месте так же поступила.
«Мне сильно повезло», – подумала я. До Чеджудо я долетела на последнем самолёте, до деревни Инсон я еду на последнем автобусе. В памяти всплывает разговор парочки из самолёта: «Сильно повезло? С такой-то погодой?»
Может, мне и повезло, но страшно представить, в какую преисподнюю везёт меня этот автобус.
В попытках выдержать ужасную боль во рту – словно мне режут полость притуплённым ножом – я прислоняю голову к прохладному окошку автобуса. Эта боль меня всегда абстрагирует от мира – я запираюсь в страданиях, окутывающих моё тело каждую минуту. Меня вырывает из того времени, когда ещё ничего не болело; я выпадаю из мира людей, которым не больно.
Мне бы хотелось сейчас просто прилечь в тёплом местечке.
Невольно вспоминается комната, в которую меня поселила Инсон прошлой осенью. Внутри одеяла были сложены друг на друга, словно хозяин комнаты вышел только на пару минут. От одеял исходил запах смягчающего средства, будто их подготовили специально для нового гостя – меня – и я завернулась в эти приятные, тёплые, сухие ткани и глубоко уснула, проспав аж до полудня. Проснувшись, я вдруг почувствовала, что мне нужно поднять матрас. Чувство мне не соврало – под ним лежал ржавый лобзик для ногтей.
* * *
На улице быстро смеркается. Автобус въезжает в скопление облаков и светло-серую снежную завесу, видневшуюся с прибрежной дороги.
