Я не прощаюсь - Хан Ган
– Не-а, не поела.
Инсон отодвинула стул и встала из-за стола. Она открыла холодильник и, нагнувшись, достала контейнер с кимчи.
– Мама говорила, что я не могла оторвать глаз от каши, напоминая дико голодного ребёнка. По её словам, я выглядела крайне решительно, поэтому она начала подумывать, что это действительно призрак.
Тогда, наблюдая за накладывающей в тарелку кимчи Инсон, я заметила, что её лицо выглядело спокойнее, чем когда она жила в Сеуле. Иногда по её мимике и жестам невозможно было отличить терпение от отчаяния, грусть от принятия, решимость от угрюмости – такие люди почему-то и сами не способны чётко различать эмоции внутри себя.
– Той зимой она часто вспоминала эту историю. Какое-то время мы обсуждали это каждый раз, когда ели: «Ты ж тогда пришла сюда ко мне, каши хотела».
* * *
Снежинки, пролетающие мимо светофора на перекрёстке, за которым наблюдала бабушка, каждый раз при смене света окрашивались в новый цвет – красный, жёлтый, зелёный. Мимо проехало четыре автобуса, но у всех них маршрут пролегал вдоль побережья. Судя по звуку, ни один из них не останавливался – значит, никто на них не садился и не сходил.
Почему тут так тихо?
Весь час, который я провела в автобусе, море только и делало, что яро бушевало, будто вот-вот накинется на остров и поглотит его полностью: волны с пеной у рта со всех сторон вбивались в волнорезы.
И почему вообще ветер так резко утих?
Снег стал идти ещё медленнее, но снежинки в обратной пропорциональности стали лишь больше и в объёме, и в количестве. Я надела перчатки, и каждый раз, когда я ладонью протирала веки от снега, их края намокали и всё передо мной растекалось. А когда я наклонилась, чтобы стряхнуть скопившийся на кроссовках снег, в мои короткие носки проникли плотные и холодные снежинки.
Снега было так много, что, будь чуть потеплее, он бы явно обернулся ливнем – таким же, какой мы пережили, работая во Вьетнаме около десяти лет назад, – беспощадно срубающим деревья на своём пути.
Вернувшись из Вьетнама, Инсон заперлась в своей квартире на целый день редактировать записанный материал – это было в августе. Когда я зашла её тогда проведать, я впервые увидела кадры того ливня. Я присела рядом с ней, и в это время на улице грянул гром и начался проливной дождь – отличить звуки вьетнамского ливня от звука дождя снаружи было невозможно. Плотные листья заморских цветов и тропических деревьев тряслись, отряхивая с себя капли дождя. Посреди деревни из ниоткуда появился поток мутной воды, словно целая река. Задрав края штанов до колен, местные женщины шли по взмокшей земле к курятнику спасать куриц и цыплят – они погружали их в соломенные корзины. Когда это видео длиною в десять минут и снятое в один кадр кончилось, я была подавлена просмотренным и ничего не говорила. Тогда Инсон поделилась кое-чем о тропической жаре:
– Ощущение было, что на улице градусов сорок. Иногда, конечно, жары можно было избежать, когда сотни мотыльков оседали на чёрные глиняные стены, но в такие дни обычно температура была даже больше сорока градусов. В такие дни можно было увидеть любых насекомых: больших и роскошных, по земле ползала всякая тварь, которая своим видом вызывала инстинктивную реакцию на опасность – словно всё смертельно ядовитое. Причём дожди там всегда были проливные, но тот ливень был исключительным – лился два дня подряд беспрерывно.
В первоначальной версии фильма, которую просматривали только близкие Инсон, она вставила сцену с ливнем после цитаты той бабушки: «Хорошо, я расскажу». Бабушка вышла помыть чайник, в котором заваривала свой чай. Залила его водой из водяной колонки и промыла раза два-три изнутри. «Той ночью пришли солдаты», – тихим голосом проговорила она, возникая на экране вместе с субтитрами, пока мыла свой чайник в четвёртый раз. Пока бабушка говорит, начинаются кадры ливня. Капли падают на соломенные крыши деревенских домов и отскакивают от блестящей водяной колонки, стоящей во дворе бабушки. Плотно заросшая изгородь жасмина легко подёргивается. В курятник с копошившимися курицами, петухами и цыплятами вливался поток воды, смешанный с почвой. Девушки с насквозь промокшими завёрнутыми концами штанов шли с корзинками в руках сквозь деревню, покрытую лужами, а сидевшие в тех корзинках маленькие цыплята были все мокрые и дрожали от холода.
* * *
Только что растаявшие на моих ладонях в перчатках снежинки были почти идеальной шестиугольной формы. Где-то треть снежинок проскользнула сквозь мои пальцы, а оставшиеся образовали четыре ровные ветки, еле-еле удерживающиеся от падения – поэтому они таяли первыми. В их центре ненадолго задерживается маленькая белая крупинка, напоминающая соль, которая вслед за другими превращаются в воду.
«Лёгкий, как снег», – так вроде принято говорить? Но на деле же и у этих снежинок есть какой-то вес».
«Лёгкий, как птица», – так тоже говорят, хотя они тоже, очевидно, имеют вес».
Две шероховатые лапки Ама всползают по ниткам свитера на моё правое плечо. Ами присел на мой левый указательный палец, как на жердочку, и я чувствую его тёплые и мягкие пёрышки. Соприкасаться с чем-то живым… так необычно. Это не огонь и не раны, которые оставляют следы на нашей коже, но эти ощущения тем не менее остаются в памяти. Я никогда раньше не держала таких лёгких созданий в своей жизни.
Когда я спросила Инсон, как они могут быть такими лёгкими, она покачала в ответ головой. По её словам, такой вес объясняется тем, что у них в костях были дырки, и тем, что самый крупный орган в их теле – воздушный мешок, напоминающий надувной шарик.
– Поэтому они и кушают так мало – у них очень маленький желудок. Крови и другой жидкости в них тоже мало, так что их жизнь может оказаться в опасности просто от мелкого кровотечения или сухости во рту. Я поменяла газовую плиту на электрическую, потому что та выделяет вредные вещества, которые тоже подвергают опасности жизнь птичек.
Инсон чуть понизила голос, словно попугаи её и правда понимали, и сказала:
– На самом деле, я немного жалею о том, что не взяла собаку или кошку – с ними бы таких проблем не было.
Оба попугайчика одновременно слетели с меня – один с плеча, другой – с пальца, словно просто хотели помахать крыльями. Ами переместился к окну, выходящему во двор, а Ама – на плечо Инсон. А я всё ещё чувствовала их лёгкие, словно пена, лапки на своём
