Почтальонша - Франческа Джанноне
– Брат занят? Можно? – спросил Карло. Не дожидаясь ответа, распахнул дверь кабинета Антонио и поздоровался, не выпуская сигары изо рта: – Здорово, братец!
Антонио оторвался от бухгалтерской книги, и лицо его расплылось в улыбке. Он поднялся и поманил брата пальцем.
– Входи!
Карло подлетел к нему, сгреб в объятия, потом взял в ладони его лицо и звонко чмокнул в лоб.
– Красавчик ты мой! – рассмеялся он.
Этим утром у брата был на удивление безмятежный вид. То ли из-за свежевыбритого лица, то ли из-за тщательно зачесанных назад волос, блестящих от бриолина.
– Ты к Фернандо заходил?
– Ага, с утра пораньше. Правда, кажется, он малость перестарался с бриолином, – сказал он, коснувшись слегка жестковатых волос.
Карло уселся на стул напротив Антонио. На столе лежала Il Corriere della Sera, открытая на странице с фотографией мемориальной доски. Надпись гласила: «18 ноября 1935 – XIV[16]. В память о блокаде, дабы на века осталась запечатлена чудовищная несправедливость, творимая против Италии, коей столь обязана цивилизация всех континентов»[17]. Карло скривился от отвращения.
– Ну и шут, – прокомментировал он, кивнув на газету.
– Опасный шут, однако, – добавил Антонио. – Попомни мои слова, он пойдет до конца в Эфиопии, тем более после «чудовищной несправедливости» санкций.
– Ладно, – продолжил Антонио, усаживаясь. – С чем пожаловал?
Карло пожал плечами, затянувшись сигарой.
– Слыхал, что в городе болтают? Сплетни до тебя дошли?
Антонио откинулся на спинку кресла и вздохнул.
– Нет. И что же болтают?
– Что я стал посмешищем.
– Да ну тебя! – усмехнулся Антонио.
– Правда. Болтают, что у нас штаны носит Анна, а не я.
– Правда? И кто же это болтает?
Карло задумался.
– Кармела.
– А, ну если уж сама Кармела… Надежней источника не сыщешь, – поддел его Антонио.
– Я знаю, что так и есть. Я чувствую, как на меня люди смотрят.
– Да никто на тебя не смотрит, брось.
– Нет, смотрят, говорю тебе. Знаю я, что все думают. Обо мне. И о ней.
Антонио посерьезнел.
– И что же им думать? Что она на хлеб зарабатывает честным трудом? Непростительный грех, чего уж там, – съязвил он.
Карло покачал головой.
– Тебе легко рассуждать.
– Потому что так и есть, Карлетто.
– Ясное дело, легко вам, прогрессистам, говорить о чужих женах. Интересно, как бы ты запел на моем месте.
Антонио сложил руки на столе. Он ответил бы, если бы мог, что готов отдать все, чем владеет, лишь бы хоть денек побыть на его месте. Сколько раз он представлял, как лежит молча в постели, глядя на спящую Анну, перебирает ее разметавшиеся по подушке волосы, очерчивает пальцем контур ее лица, шепчет: «Антонио о тебе позаботится».
– Она выставляет меня на посмешище, вот в чем дело, – раздраженно буркнул Карло и, подавшись вперед, продолжил: – Ты в курсе, что она каждое утро опрокидывает стаканчик граппы в баре? Немудрено, что люди судачат.
– Ну и пусть судачат. Тебе-то что?
– Нет, Антонио. Это мои люди, мой дом. У меня тут дело. Мне не все равно.
Антонио поднялся с кресла, сунул руки в карманы брюк и подошел к окну.
– А она? Она тебя заботит? – спросил он, глядя на улицу.
– Конечно, заботит! – отрезал Карло. – Стал бы я говорить, если бы не заботила! Что за вопросы? Она моя жена.
Антонио снова посмотрел на него, теперь с тенью печали в глазах.
– А если заботит, то сам и прекрати подпитывать сплетни.
Карло отвел взгляд.
– Ты не делаешь то единственное, что должен делать, – сказал Антонио, вновь уставившись в окно.
Карло скрестил руки на груди.
– Это что же? Просвети меня.
– Защищать ее, – едва слышно ответил Антонио.
* * *
Анна свернула на дорогу к Контраде Ла-Пьетра, когда полдень давно миновал.
Домик с красной крышей стоял посреди пустынных полей, ставни были закрыты, словно в нем давно никто не жил. «Синьора почтальонша» отворила деревянную калитку, и ей навстречу с лаем кинулась немецкая овчарка – но Анна опустилась на корточки и протянула псу раскрытую ладонь. Тот затормозил, обнюхал ее руку, потом прижал уши и уселся напротив.
– Цезарь! Домой! – крикнула женщина, появившись на пороге. Затем она приметила Анну. – Вы кто?
– Почта для Джованны Калоджури, – ответила Анна, подходя ближе.
– Это я.
«Совсем не похожа на сумасшедшую», – подумала Анна, поравнявшись с ней. Да, волосы растрепаны, да и коричневое шерстяное платье явно заношено, – однако было в ее лице что-то изящное: большие глаза цвета лесного ореха, длинные ресницы, полные бледные губы, высокие скулы… И от нее вовсе не воняло.
– Это вам, – сказала она, протягивая конверт.
Джованна не шелохнулась.
– Вам письмо, – настаивала Анна.
– Вы, верно, обознались.
– Но вы же сказали, что вы Джованна Калоджури?
– Сказала.
– Значит, никакой ошибки. Берите…
– На что оно мне? Я читать не умею.
– Что ж, – помолчав, сказала Анна. – Если хотите, я могу вам его прочесть. Не впервой.
Джованна закусила губу в нерешительности. И наконец выдавила:
– Входите…
В доме было опрятно и чисто, пахло нафталином. Обстановка скудная, и сам дом, конечно, слегка обветшал: на кухне отколото несколько плиток, розовые ситцевые занавески истрепались понизу, на стене трещина от потолка до плинтуса. И все же Анне сразу показалось, что здесь уютно, будто в надежном убежище.
– Я вам кофе сварю, – сказала Джованна.
– С удовольствием, спасибо. – Анна присела и положила сумку на кухонный стол. Достала кусок пирога, который Элена завернула в матерчатую салфетку.
– Значит, это ты чужачка. – Она перешла на «ты», возможно сама того не заметив. Повернувшись к Анне с кофейником в руках, она улыбнулась.
– Собственной персоной.
– Прости. – Джованна покраснела.
– Да что ты, не стоит извиняться. Я же знаю, как меня называют.
Джованна смущенно поморщилась.
– Тебе идет форма, – сказала она, зажигая плитку.
– Ой, спасибо, – обрадовалась Анна. – Мне тоже так кажется, если честно.
Они молча пили кофе и ели миндальный пирог, пока Цезарь похрапывал у их ног. Анна глянула на часы.
– Можно я теперь открою конверт?
Джованна кивнула и снова прикусила губу.
В конверте оказался сложенный вдвое листок с голубыми завитушками по углам. Держа письмо обеими руками, Анна начала читать:
Дорогая Джованна, надеюсь, мое письмо застанет тебя в добром здравии. Прежде всего, прошу простить, что не писал раньше, но здесь это было непросто. Не думай, что я о тебе не вспоминал. Но, как мы и говорили, нужно было время, чтобы между нами образовалась должная дистанция. Я не могу забыть последний твой образ, что запечатлелся в моей памяти, – твои слезы, твое отчаяние… Не передать, как я страдаю всякий раз, когда это всплывает в мыслях. Надеюсь, в твоем сердце воцарился покой. Знай, что я тебя люблю и всегда буду любить. Желаю тебе умиротворения. Буду молиться, чтобы так и было.
Дон Джулио
Анна подняла глаза и увидела, что по лицу Джованны текут слезы.
– Всё в порядке? – спросила она, коснувшись ее руки.
Джованна поднялась, взяла испачканное томатным соусом кухонное полотенце и вытерла лицо.
– Но… – замялась Анна. – Зачем он прислал тебе письмо? Разве он не знает, что ты не умеешь читать?
Джованна высморкалась.
– Нет. Я постыдилась ему сказать.
– Ох… Так ведь стыдиться тут нечего. Научиться читать никогда не поздно.
– Это не для меня.
– Для всех без исключения, поверь.
– Не для меня, – повторила Джованна. – Слова… Я их не вижу.
Анна озадаченно сдвинула брови.
– Я могу тебе помочь. Ну, научиться их видеть. Я же работала учительницей в начальной школе.
