Почтальонша - Франческа Джанноне
Анна же с Карло до рассвета яростно занимались любовью.
* * *
Наутро Анна перевернула весь шкаф. Куда же запропастилось ее желтое платье с пышными рукавами? Ведь точно привезла с собой… Как сумасшедшая, она закопалась в вещи и наконец обнаружила платье – на дне ящика, измятое. Радуясь, Анна приложила его к себе поверх синего шелкового халата и посмотрелась в зеркало. Она знала, что когда-нибудь снимет траур. Ей не хотелось, чтобы Роберто, повзрослев, хранил о ней мрачные, темные воспоминания – о печальной, скорбящей матери. У нее не было ни малейшего сомнения: тот миг, когда мир вновь заиграет красками и она выбросит всю черную одежду, она не спутает ни с чем. Как удар молнии, coup de foudre. И вот этот миг наконец настал.
Она спустилась вниз с волосами, собранными в низкий пучок, и в шляпке-таблетке под цвет платья. Красавица, хоть в кино снимай. Карло, нервно расхаживавший по гостиной, сунув руки в карманы брюк, резко застыл и уставился на нее затаив дыхание.
– Ну как? – спросила она, покружившись. Карло вздохнул.
– Желтое платье… – изумленно протянул он. – Ты прекрасна, ты же знаешь.
– Я и хотела это услышать.
– Но не думай, что я одобряю эту затею.
– Знаю. Твои трудности, – ответила она, доставая из ящика буфета папку с документами и заполненным заявлением.
– Я думал, у нас общие трудности. Или нет?
– Видимо, нет…
– Анна… – пробормотал он, беря ее за руку. – Ты правда хочешь это сделать?
Она высвободилась из его хватки, сдернула с вешалки сумку и распахнула дверь.
– Полагаю, бессмысленно ждать, что ты пожелаешь мне удачи?
Карло промолчал.
– Вот и славно, – сказала Анна и, прижимая папку к боку, закрыла за собой дверь.
Она прошла по дороге, ведущей на площадь, и остановилась перед почтой. Но за миг до того, как войти, услышала оклик. Обернувшись, Анна увидела Антонио, спешившего к ней навстречу с Il Corriere della Sera в руке.
– Ты что здесь делаешь? – спросила Анна.
Слегка задыхаясь от бега, он ответил:
– Я был в баре, увидел тебя. Тебе… тебе очень идет это платье… – удивленно добавил он.
– Спасибо, – улыбнулась Анна.
– Я как раз собиралась зайти, – кивнула она на почту.
Антонио пробормотал:
– Конечно-конечно. Иди. – И, когда она уже шагнула к двери, крикнул вслед: – Удачи!
Анна на миг обернулась, одарив его улыбкой, и переступила порог отделения. Ей вспомнились слова Карло: «Тебя ни за что не возьмут». Она докажет, как сильно он ошибается.
* * *
В тот самый миг Карло нетерпеливо стучался в дверь ателье. Кармела открыла и удивленно уставилась на него.
– Я не вовремя? – спросил он.
– Ты никогда не бываешь «не вовремя», – ответила она, впуская его.
6
Ноябрь 1935 года
Анна вышла из дома спозаранку. На ней была синяя форма до щиколоток с красным воротником, фуражка с кокардой Королевской почты и черные туфли-лодочки без каблука. Перекинув через плечо кожаную сумку, она зашагала по улице.
– Доброе утро, синьора почтальонша, – поздоровалась соседка, в халате и шерстяной кофте на плечах, энергично подметавшая свой клочок тротуара в шесть плиток.
– И вам доброе утро, – ответила Анна, слегка приподняв фуражку.
На площади Микеле как раз выкатывал на тротуар ящики, полные апельсинов; Марио, примостившись на табурете на углу, чистил ботинки хорошо одетому господину в шляпе; парикмахер в белом фартуке курил сигарету на пороге, поджидая первого клиента. Анна направилась в бар «Кастелло».
– Как обычно? – улыбнулся Нандо.
Она кивнула, покосившись на двух старичков за столиком. Те резались в брисколу[14], но тут же прервались и уставились на нее, перешептываясь и толкая друг друга локтями.
– Твой кофе с граппой, – сказал Нандо.
Анна взяла чашечку и опрокинула одним глотком, в упор глядя на тех двоих, что не сводили с нее глаз, разве только перестали болтать и пораскрывали рты. Она причмокнула, смакуя оставшийся на языке алкогольный привкус.
– Спасибо, Нандо, – сказала она и оставила на стойке монеты.
Ох и забавно же было понимать, что, стоит ей уйти, последуют привычные пересуды. Анна будто наяву слышала, как эти двое судачат о бабе, которая ни свет ни заря хлещет граппу. «Ну и дела», – сказали они как-то.
Войдя в здание почты, Анна поздоровалась сначала с Томмазо, ответившим улыбкой, а затем с Кармине, который, поглаживая бороду, бросил на нее привычный недоверчивый взгляд. Потом она открыла дверь каморки в глубине и поприветствовала телеграфисток, Элену и Кьяру. Обе «синьорины», как их звали, были не замужем. Первая – миловидная полная женщина с круглым лицом и легким нравом. Она жила со своей старшей сестрой, тоже незамужней. Кьяра была помоложе – пичужка в толстенных очках и с милой улыбкой, ухаживавшая за престарелой матерью. «Это мой дочерний долг», – говорила она, подразумевая, что двум ее братьям уже нужно было заботиться о женах и детях.
– А я пирог принесла, – сказала Элена. – Иди-ка сюда, попробуй кусочек. Миндальный.
Анна спросила, нельзя ли ей завернуть пирог с собой: она положит его в сумку и с удовольствием съест попозже. Затем она перешла к большому столу посередине и, как всегда, принялась сортировать корреспонденцию по стопкам, в зависимости от района города.
Среди писем, бандеролей и телеграмм затесался белый конверт. На нем значилось: Джованна Калоджури, Контрада Ла-Пьетра[15], Лиццанелло (Лечче). Ни слова об отправителе, лишь место и дата, отпечатанные рядом с маркой, на которой красовался король Виктор Эммануил III: письмо было послано из Казалеккьо-ди-Рено, что в Болонье.
– Где это – Контрада Ла-Пьетра? – спросила Анна, вертя конверт в руках.
– Это еще кто шлет письма в Ла-Пьетру? – изумился Кармине.
– Понятия не имею, отправитель не указан.
Томмазо подошел к ней и прочел:
– Джованна Калоджури…
– Чего? Джованна-чокнутая? – встряла Элена, выглядывая из-за двери.
– Это еще кто? – спросила Анна.
– Одна сумасшедшая, – ответил Кармине.
– Да ну, она просто слегка странная. Я ее иногда встречаю то в одной лавке, то в другой, – вмешался Томмазо.
– Какая там странная, дура дурой, – отрезала Элена. – В школе она одна такая была, за три года читать так и не выучилась. Учитель ее каждый урок ставил коленями на горох. И по рукам линейкой лупил.
– А потом в один момент она совсем умом тронулась, – подхватил Кармине. – Припадки начались, швыряла все, будто бесноватая, – книжки, тетрадки, стулья… Пришлось из школы выгнать. И правильно сделали.
– Да, бедняжка, а потом еще эта история с тем парнем, который стал священником… – пробормотал Томмазо.
– А, точно, это ее и доконало. Ну и все, теперь она себя там, в Ла-Пьетре, и схоронила. Она да собака. Мать ее, святая женщина, Царствие ей Небесное, спорю на что хочешь, от горя померла. Но этой чокнутой еще повезло: она была единственная дочка, вот и прибрала к рукам все деньжата, а донна Розалина кое-что на черный день откладывала. Кухаркой у Тамбурини работала… А чокнутая, наверное, и не моется вовсе. Как в город приходит, от нее так несет… – поморщилась Элена, зажимая нос.
Анна вскинула бровь и, слегка оглушенная этой трескотней, спросила, как ей все-таки добраться до этой Ла-Пьетры, а то она уже опаздывает. Тут-то и выяснилось, что дом Джованны стоит за
