Человек обитаемый - Франк Буис

— Она всегда была.

— Конечно, но, пока ее хватает, этого не замечаешь.

— Да, проблема. Вы что-то еще хотите мне сказать, помимо соболезнований?

Теперь уже мэр уставился на Калеба.

— Не заедешь ко мне посмотреть, нет ли в округе, не очень глубоко, какой-нибудь жилы, чтобы оросить кукурузу?

— Жила? Я нахожу только источники, вы же знаете.

Мэр нервно улыбнулся. Калеб выдержал его взгляд.

— Ну что, когда тебя ждать?

— Я не приеду.

— Естественно, я заплачу за работу.

— Дело не в деньгах.

— Тогда в чем?

— Вы сами желали этого мира без воды. Вот теперь готовьтесь к последствиям.

— Кто это «мы»?

— Вы и ваши гектары кукурузы расточаете воду. — Но мне же нужно кормить скот.

— И сколько у вас скота?

— Триста голов, я недавно построил новое стойло, чтобы все поместились на ферме.

— Знаю, видел, как крыша на холме блестит… Отвратительный шрам на пейзаже.

— Это из-за солнечных батарей — мы среди первых в регионе.

— И так вы обогреваете скот? — цинично поинтересовался Калеб.

— Я продаю электричество, отчего все только в выигрыше. — Полагаю, больше всех выигрываете именно вы.

— Мы с тобой одно дело делаем.

— Не верится.

— Конечно же, одно, и мы должны помогать друг другу.

— Но вспоминаете вы об этом, лишь когда вам удобно.

— Я знаю, через что прошла твоя семья, и могу значительно облегчить тебе жизнь.

— Мне не нужна помощь.

Мэр широко развел руками, как будто собирался обнять кого-то за плечи.

— Ну, когда тебя ждать?

— Я уже ответил.

— Какой же ты эгоист.

— Благодарю за соболезнования, очень тронут, что вы проделали весь этот путь, чтобы их принести. На неделе заеду подписать бумаги.

Мэр пришел в ярость. Он широкими шагами добрался до машины, втиснул всю свою массу внутрь и резко тронулся с места. Тишина вернулась, Калеб отправился к овчарне, прямиком к рукомойнику на стене, поднес ладони к струящейся из медной трубки воде и сделал несколько глотков ледяной влаги.

На следующий после похорон матери день Калеб перерыл всю комнату, перевернул матрас, проверил выдвижные ящики, изучил сложенное в громоздком шкафу постельное белье — и все ради жалких трофеев в виде трех веточек лаванды и всякой мелочовки. Придется смириться с этим — точнее, без этого. Сара была верна себе до конца и передала свои идеалы сыну с самого раннего детства: не хранить ничего, что могло бы пробудить воспоминания. Она говорила, что и так слишком много предметов покрыто следами и ошибочными ассоциациями. Также она поведала Калебу, что, если когда-нибудь его охватит желание перейти холм и посмотреть, что там с другой стороны, достаточно просто поднять голову высоко-высоко и взглянуть на небо, неважно, днем или ночью, поскольку именно эта непостижимая бесконечность всегда вернет его к сути собственного существования: заботе о ферме, стремлению сохранить ее, а не расширять. Жить не значит подчиняться времени, людям или событиям, заполняющим пространство. Лучшее средство забыть об амбициях — дисциплина и труд: воспроизводить один и тот же день, ничего не менять, отгонять искушения.

По убеждению Сары, животные — единственные существа, наделенные талантом рождаться без стремлений. Только им по силам не поддаваться желанию стать чем-то большим, не просто чередовать усилия и отдых, не стремиться к чему-то еще за пределами данной им жизни. Стирание стало доктриной Сары. Калеб усвоил урок. Ему тоже нужно избегать людей, поскольку, как говорила мать, любые формы привязанности ведут лишь к отречению от самого себя, а в конце ждет только предательство: либо через ненависть, либо через смирение. Когда мать заговаривала о ненависти, Калеб слышал это чувство в ее словах: ненависть была направлена на кого-то конкретного, кого Сара не могла ни назвать по имени, ни упомянуть вскользь.

Она много лет назад постигла судьбу и Бога, и Его Сына, чей образ и история свелись к чучелу, прибитому к двум деревянным дощечкам — смехотворной конструкции, овеваемой ветрами. Деревня поступила с Сарой и Калебом ровно так же, как Бог и воинствующие ангелы, изгнавшие из рая дьявола и его армию. Предметы их верований сильно отличались. Тогда люди поместили мать с сыном на окраину, которую те не выбирали и куда отправились, склонив голову. Не из смирения, а из желания выдержать натиск, не сбежать, не сдаться, даже ценой изгнания и с земли, и с неба, на прямой дороге в ад. Ни в чем не уступать. Ничего не забывать — даже толстолобого барана, брошенного на дне колодца из иллюзорного желания запереть горе в бездонной дыре и прикрыть решеткой. Этот баран выбрался на поверхность, чтобы напомнить: нельзя принудить мысль и уж тем более — поверье.

Гарри

Свет украдкой проникает сквозь стекла, в доме порхают мелодии Шуберта. Когда Гарри писал «Черный рассвет», музыка не раз спасала его, вызывала эмоции, он переводил их в слова, настраиваясь на ритм уже собственной, внутренней музыки, гармонии которой доводились позже до совершенства. Он много раз замечал, что хорошо сложенные фразы содержат лишь смысл, в то время как хромые оказываются подчас волшебными. Гарри продолжал слушать музыку, чтобы вернуться к писательству, но вот уже долгое время она навевала ему только прямые, удобные, комфортные и ожидаемые предложения — слишком уважительные к рассказываемой истории, чтобы быть правдивыми. Эти фразы мелькали в голове Гарри, и он даже не пытался записать хотя бы одну из них на бумаге.

Уже давно Гарри был одержим литературным двойником, идеей, согласно которой его собственное «я» защитилось бы от разрушения, создав второго вестника смерти. «El otro[4]», — говорил Борхес. Двойник — не копия или близнец, а именно другой, способный выдержать счастье, подавленность, страх, отчаяние, трусость, чудовищность, безумие, любовь, ненависть… Все мгновенные и постоянные невозможности, выпавшие на долю оригинала, но пережитые всемогущим двойником. И нет такого места, где эти двое встретились бы.

Отец объяснял Гарри, что писатель создает персонажей, чтобы исследовать новое пространство, открыть новую планету в литературной галактике. Эта планета должна иметь достаточно общих характеристик с нашей старой доброй Землей, то есть быть пригодной для жизни. Именно этот мир и станет литературой, а не простым рассказом; местом, где правда персонажей ценится больше всего, ставится выше идей и сюжетов. Литература, пропитанная мифами и легендами, служащая падшим душам и упорствующим несчастным. Та, кто заново раздает карты реальности и жульничает с тузом в рукаве. Мировая литература, не имеющая границ. Шекспир, Гомер, Пруст, Вулф, Фолкнер, Вергилий, Юрсенар, Сабато, Элиот, Уитмен, Гюго,